У королев не бывает ног

Нефф Владимир

Разумеется, герцог, как видно, прекрасно сознает что делает, и если он не обошелся с Петром Куканом так, как этот молодой лаццарони заслуживает, то только потому, что в сложившейся ситуации такого поступка он не мог себе позволить, и в этом содержалось нечто невероятное, далеко идущее по последствиям, чертовски важное, и тревожное, и небывалое, и требующее серьезного обдумывания. Вполне очевидно, что герцог не мог совершить столь непопулярный шаг, то есть шлепнуть или быстро обезвредить человека, столь известного и любимого всей Страмбой, как Петр Кукань из Кукани, кого люди приветствуют на улицах, а под окнами устраивают овации и кого герцог сам совсем недавно во всеуслышание объявил искупителем; но именно то обстоятельство, что герцог чего-то — не важно, чего — не может совершить, лишь подтверждало справедливость предположения мудрого аптекаря Джербино, который высказался в том смысле, что слава и мощь владетельного рода д'Альбула клонится к закату. Но отчего эта пресловутая слава и мощь владетельного рода д'Альбула так вдруг внезапно стала клониться к закату? Было бы наивностью утверждать, что причиной этой перемены явилось то, что на страмбской арене ни с того ни с сего, будто с неба свалившись, объявились двое юношей, оба в нежном возрасте, один совсем еще ребенок, другой старше на несколько куриных шажков. Ах, ерунда. Не драматичность вторжения этих двух молокососов в жизнь Страмбы явилась причиной ослабления — возможно, временного, а может — длительного, устойчивого — Танкредова стального кулака. Герцог уже не мог, как прежде, по прихоти ужесточать тиранию, и если он не желал восстановить против себя все население Страмбы, то вынужден был совершить свое славное сальто-мортале.

Так или иначе, являлись мальчики причиной, лишь случайными актерами либо глашатаями перемен, наступивших в Страмбе, но перемены эти наступили, и внешним проявлением их была внезапная пустота на лобном месте у главных страмбских ворот; и в самом деле — колеса и виселицы, будто по мановению волшебной палочки, опустели, если не считать двух недавно казненных, неких братьев Салабетти, коих справедливо наказали смертью через повешение за грех содомии. Так или иначе, шептались меж собою придворные, ясно одно — граф Гамбарини и Пьетро да Кукан — исключительно интересные молодые люди, и можно ожидать, что тот или другой либо оба вместе попытаются использовать вышеупомянутые перемены в свою пользу, под свою собственную ответственность и на свой собственный страх и риск.

Страмба, заметившая двух молодых искателей приключений с той минуты, как они впервые объявились на пьяцца Монументале, теперь не спускала с них глаз, следя за ними с неослабевающим вниманием и интересом.

Граф Джованни Гамбарини повел себя точно так, как и следовало ожидать от юнца знатного происхождения, которому с неба свалилось родовое имение, что еще вчера он считал утраченным навеки; опьяненный своими успехами, независимостью, богатством, он повел жизнь вельможи, коим себя ощущал; домашние балы, которые он устраивал в своем дворце, сменялись молодецкими вечеринками, попросту говоря, пьянками, увеселениями в охотничьем замке Такко, входившем в его владения. Стать непременным или хотя бы частым гостем графа Гамбарини считалось теперь желанным, и того, кто никогда не бывал приглашаем к Гамбарини, считали человеком конченым, тому не оставалось ничего иного, как поддаться слабодушному сознанию, что жизнь прожита напрасно. Их чудачества и оргии слыли вполне естественными, кое-кто справедливо расценивал их как непристойность, но доставало людей и прозорливых, глядевших далеко вперед, кто придавал более глубокое значение общественной активности молодого графа и, как гласит итальянская по говорка, «искал на солнце пятна». Так, например, подлый хозяин «Павлиньего хвоста» — может, по глупости, а может, потому, что был далеко не такой подлец, как о том позволяла судить его нечеловечески человечья рожа, — даже после достопамятных событий на пьяцца Монументале остался верен своим антигамбариновским убеждениям и, не стесняясь, заявлял перед своими клиентами, а вероятно, по давно заведенной привычке, и доносил герцогу, что во дворец Гамбарини сползаются давние недруги д'Альбула и среди них — синьор Антонио Дзанкетти, богатый торговец кожами, совсем недавно выпущенный из тюрьмы, куда он был заключен по вполне обоснованному подозрению как участник заговора Алессандро Сикурано. Так вот, эти гуси, собираясь во дворце Гамбарини под предлогом общих развлечений, строят козни, а на заднем плане этих опасных оргий стоит человек, хоть и неприметный, и малозначимый, но оттого ничуть не менее коварный, — аптекарь Джербино, пройдоха, продувная бестия и превосходный знаток здешних отношений; однажды заметили, как он, закрыв лавчонку, под покровом ночи обходит пьяцца Монументале и боковыми улочками крадется к заднему входу графского дворца, а потом долго-предолго там пропадает. Возможно, именно он поставляет молодому графу различные яды, поскольку разбирается в изготовлении не только лечебных средств, но и таких, что лишают человека жизни; вне всяких сомнений, Джербино прочищает молодые мозги неискушенного графа, набивая их разнообразными изменническими советами.

Приблизительно так или в этом духе высказывался трактирщик из «Павлиньего хвоста» до тех пор, пока не подвергся нападению и не был убит по дороге в Болонью, куда регулярно ездил закупать товар для своего заведения. Это было печальное, но не выдающееся событие; однако те, кто разделял его подозрения и принимал его взгляды, выискивая, как было упомянуто, «пятна на солнце», взялись со всей определенностью утверждать, что дело тут вовсе не в обычном убийстве с целью ограбления, а что трактирщика кокнули либо приказали кокнуть сами сторонники Гамбарини, поскольку иным способом не могли заставить замолчать этот дерзкий язык.

А вскоре после этого кровопролития последовала маленькая сенсация зазорно-скандальозного характера. Покойный подлый трактирщик не был владельцем, он только арендовал трактир «У павлиньего хвоста», и его преемником стал некий грек по имени Полемос, превосходный и почтенный человек, до сих пор с успехом служивший буфетчиком в той части дворца, где размещались казармы; он отличался тем, что мог приготовить шесть видов томатных соусов; его pasta asciutta [69] были неподражаемы. А как же, спросим мы, как поступила, овдовев, прекрасная Финетта? Она предприняла нечто неслыханное: перебралась, собрав пожитки, к графу Джованни Гамбарини, то бишь к человеку, который — если изыскатели «пятен на солнце» не ошибались — сам являлся либо мог являться косвенным убийцей ее мужа, не больше и не меньше; Финетта заступила на должность дворцовой служительницы, то ли старшей управительницы, то ли репрезентантки или как там еще эта должность называется, но главное — и тут уж никак нельзя сомневаться — графской любовницы. Ходили слухи — а в таком небольшом городке, как Страмба, все тайное быстро становится явным, — что в этой своей новой постыдной роли она держится заносчиво и властно, что с прислугою резка, как бритва, да и с молодым графом обращается, словно с тряпкой; рассказывали, будто она еще и осмотреться во дворце как следует не успела, а все ключи уже были у нее в кармане, она обнюхала все кладовые и чуланы, все гардеробы и горки с серебром. Говорят, будто Джованни Гамбарини это по душе, потому что в хозяйственных делах он ровно ничего не смыслит, и пока Финетта не вошла в силу, прислуга пользовалась этой его неспособностью и обкрадывала так безжалостно, словно все задались целью довести графа до нищенской сумы не долее как через год.

69

Макароны (ит.).

Вот сколько мы рассказали о деяниях первого из двух молодых людей, на которых, как мы уже отмечали, были обращены все взоры страмбан. Представим же теперь отчет о судьбе второго юноши, Петра Куканя.

Начальник страмбского гарнизона, капитан д'Оберэ, заносчивый француз, который был облечен доверием и должен был сопровождать высокородную маменьку с дочкой на их пути в неизвестном направлении, возвратился, исполнив свою ответственную и деликатную миссию, четыре недели спустя, и Петр отправился к нему, в то крыло герцогского дворца, где размещались казармы, с несложной целью: если потребуется, приставить капитану нож к горлу и вынудить раскрыть тайное прибежище герцогини Дианы и Изотты.

Он застал долговязого, элегантного капитана на казарменном плацу, где тот муштровал неуклюжего новобранца, явно изнеженного сынка состоятельных родителей, решившего посвятить жизнь военному ремеслу и теперь учившегося обращаться с мушкетом — ружьем столь тяжелым, что при стрельбе его нужно было опирать на подставку с развилкой, воткнутую в землю; ружье было явно не для его слабых ручек. А кроме ружья, через левое плечо новобранца был перекинут кожаный подсумок, начиненный деревянными коробками с отмеренными дозами пороха, у пояса висела сумка с пулями, на шее — фитиль, свернутый мотком; все это, очевидно, мешало ему, стесняло и делало еще более несчастным, чем обычно бывает новоиспеченный солдатик, впервые в жизни оторванный от маменькиного подола.

— Расставь ноги как следует, — не стой мне здесь comme un esturgeon malade [70] , ax, sacrebouiffre [71] , вот это подарочек, долго мы тебя ждали, ну и сокровище себе вымолили, espece de limacel [72] ! — гремел капитан, и чем больше он гремел, тем более неловкими и неуклюжими становились движения новобранца. — Теперь зажмурь глаз, левый, са va sans dire [73] , пока отверстие и мушка не станут в одну линию, так, feu! [74]

70

Как хворый осетр (фр).

71

Устаревшее французское кощунственное ругательство.

72

Слизняка (фр.).

73

Конечно (фр).

74

Огонь! (фр.)

Бедняга пальнул в сторону огромной бумажной мишени, прислоненной к глиняной насыпи, на расстоянии двухсот шагов замыкающей казарменный двор, и растянулся плашмя, сбитый с ног мощной отдачей, а пуля меж тем скрылась в глубине вала, отклонившись на три фута вправо от края мишени.

Капитан застонал, запричитал и закрыл глаза, глухо изрыгая по-французски дьявольские проклятия, за которые после смерти расплачиваются двумя сотнями лет чистилища, а когда раскрыл глаза снова, то увидел Петра.

— Tiens [75] , наш уважаемый schioppetti, — проговорил он. — Надо полагать, вы пришли показать этому imbecile [76] , как пользуются огнестрельным оружием?

Петр, памятуя, что с гасконцами — а капитан д'Оберэ был гасконец — нужно разговаривать властно и решительно, выставил вперед подбородок.

— Синьор, — сказал он, — только своему ближайшему приятелю, графу Гамбарини, я позволил в шутку называть меня schioppetti, и то лишь однажды: второй раз я бы ему этого не простил. Но если вам угодно увидеть, как нужно стрелять и что значит «стрелять», пожалуйста, я к вашим услугам.

75

Гляди-ка (фр.).

76

Дураку (фр).