У королев не бывает ног
Шрифт:
Герцог со вздохом склонился над шахматной доской и, словно желая удостовериться, на самом ли деле партия, которую он только что сыграл с Петром, окончилась вничью, принялся преследовать собственного офицера Петровой турой, говоря при этом:
— Со смертью capitano di giustizia и снятием Божеского проклятия с моих владений и моего народа мы, насколько это возможно, вообще прекратили допросы непосредственно на местах пыток, capitano прибегал к этому методу так часто, так широко и так жестоко, что никто не мог быть уверен, что его это обойдет стороною, жизнь в Страмбе стала просто невыносимой; это было ошибкой, и хорошо, что здесь, в этом вопросе, я навел порядок. Но этот верный ход нехорош тем, что многочисленные тайные донесения, которые я получаю и храню, содержат для меня много неясных мест, я двигаюсь ощупью, словно в потемках. Вот, например, такая подробность: сегодня ночью меж десятью и двенадцатью начальник стражи у ворот Сан-Пьетро должен выпустить, понимаете, выпустить из города одинокого всадника по паролю «Dolce far niente» [87] . Что бы это могло значить?
87
«Сладкое безделье» (ит.).
— А кто отдал этот приказ? — спросил Петр.
— Я мог бы узнать об этом у него самого, — ответил герцог, — но боюсь, что расспросы имели бы следствием целую цепь дальнейших действий, то бишь арестов и мучительных допросов. Поэтому лучше, если вы прикажете нескольким надежным людям сторожить ворота снаружи, пусть они этого всадника, если он проедет, как следует разглядят.
— Для меня честь исполнить ваш приказ, — сказал Петр, — хотя мне это происшествие представляется одним из невинных эпизодов, какие всегда имели и будут иметь место, пока мужчины будут заниматься браконьерством в чужих лесничествах и пока женщины будут любимы и притягательны. Dolce far niente и бегство из города в полночь — это сюжет, достойный Боккаччо.
— Так вот и я сперва принял это известие, — продолжал герцог, — и так же истолковал и толковал бы до сей минуты, не случись того, что Гамбарини позвал вас, Петр, сегодня вечером к себе домой.
— Я позволю себе выразить удивление вашей осведомленностью, Ваше Высочество, — изумился Петр. — И тем не менее, к стыду своему, признаюсь, что от меня ускользает связь между приглашением, полученным мною, и чьим-то похождением, которое я осмелился сравнить с сюжетом из Боккаччо.
Герцог помолчал немного, а потом ответил:
— Я объясню вам эту связь коротко и без обиняков. Я считал и с умопомрачительной уверенностью ожидал, что в последнюю минуту, когда заговор созреет настолько, что останется лишь начать, Гамбарини попытается и вас переманить на свою сторону.
Сердце Петра гулко заколотилось. «Конец церемониям, — подумал он, — хватит ходить вокруг да около».
— Сомневаюсь, — ответил он. — Гамбарини известно, что я не могу принять его сторону, он знает, что я люблю дочь Вашего Высочества.
Лицо герцога осталось бесстрастным.
— Нет, он не знает об этом, — сказал он. — Ему известно лишь, что вы ухаживали за нею, а это не одно и то же. Гамбарини — мальчишка, поэтому не может знать людей так, как их знаю я. Наверняка он думает, что вы вели себя по расчету и что в конце концов вам безразлично, какими путями вы добьетесь успеха и власти.
— За шесть лет наших приятельских отношений, — возразил Петр, — Джованни не раз мог убедиться, что я не из тех, кто меняет свои взгляды. Поэтому мне кажется, что не переманить на свою сторону, а скорее устранить меня, — вот что он попытается сделать.
— Это было бы опрометчиво и преждевременно, поскольку вы, маркграф, в Страмбе слишком популярны, — отозвался герцог. — Но люди и впрямь часто поступают опрометчиво, поэтому я советую вам не ходить к нему сегодня, отговорившись неотложными служебными делами.
— Ваше Высочество на самом деле — превосходный знаток людей, — сказал Петр, — но поскольку вы знаете, что я не отказываюсь от слова, однажды данного, то, полагаю, совет вами высказан всего лишь в шутку. Но дело не только в данном слове. Мне на самом деле интересно, что замышляет этот разбойник.
Герцог вздохнул.
— Опасаюсь за вас. Постарайтесь тогда наливать себе вино из той же посуды, откуда нальет себе вино и он, подобно тому как это делаю я с тех пор, как граф Одорико Гамбарини велел отравить мой бокал, — я всегда делюсь своим вином со слугой, который приносит мне его перед сном. Но вы упомянули о моей дочери. Да, вы сделали блестящий ход, начав ухаживать за ней, а вот я допустил промах, отослав ее в Рим.
— В Рим? — удивился Петр.
— Да, в Рим, к моему кузену кардиналу Тиначчо. Я полагал, что перемена обстановки и встречи с новыми и интересными людьми пойдут ей на пользу, а главное — помогут забыть небольшую любовную интрижку, которую вы, блестящий мастер шахматной игры, успели завязать. Но я недооценил свою дочь, умалил ее гордость и силу характера. Она не примирилась с насилием, которому я ее подверг, уперлась на том, что не перестанет любить вас, маркграф, и что лучше умрет, чем изгонит вас из своего сердца и откажется от слова, которое она вам дала. Вы выиграли свой ход, а я свой проиграл.
— Ваше Высочество наверняка с умопомрачительной уверенностью ждут, что я воспротивлюсь выражению «ход», которое употребляют Ваше Высочество, говоря о моем страстном обожании вашей дочери, принцессы Изотты. Нисколько. Принцесса Изотта — наследница трона, и если я осмелился взглянуть на нее, то этот взгляд приходится назвать «ходом», не считаясь с тем, что хотя этими моими шахматными ходами и управляет разум, то и те незабываемые мгновения я, напротив, весь свой разум утратил и вел себя лишь в согласии с безумным и непозволительным движением моих чувств, безумным и непозволительным — без преувеличения, ибо, как Вашему высочеству, без сомнения, известно из тех сообщений, которые по-приятельски распространял обо мне граф Гамбарини, я — сын шарлатана, а с материнской стороны — внук кастратора.
— Да, это обстоятельство нам весьма подробно известно, — кивнул герцог.
— Посему, — продолжал Петр, — пусть Ваше Высочество позволят мне скромно и непритязательно, но с большим удивлением спросить, — отчего Ваше Высочество за время нашего разговора дважды величали меня маркграфом, ведь это исключает предположение об обмолвке?
— Не могу же я выдать свою дочь замуж за сына шарлатана и внука кастратора, пока этот сын не станет по меньшей мере маркграфом; не может ведь она стать женою адъютанта начальника городского гарнизона, пока этот адъютант не сделается генералом.
Герцог поведал Петру, что маркграфство Страмба, которое сто пятьдесят лет назад основал его предок Витторино д'Альбула, возникло путем объединения нескольких папских ленов, куда, однако, вклинилась область под названием Трезанти, владыкой которой является император, но не папа. Поскольку область Трезанти не подвластна папе, она не числится и его доходной областью; когда-то Страмба была возведена в ранг герцогства, а Трезанти до сих пор так и сохранилась в качестве маркграфства; подобный прецедент, правда, в ином варианте, уже имел место, некогда императорским повелением маркграфу Феррарскому был присвоен титул герцога Модены и Реджо, что считались императорскими ленами, меж тем как присвоение ему титула герцога Феррарского зависело от решения папы. Он сам, Танкред д'Альбула, герцог Страмбы и маркграф Трезанти в одном лице, и нет оснований, почему бы он не уступил маркграфство Трезанти кому бы ему ни заблагорассудилось — жениху своей дочери, например, так же, как, скажем, нет причин, по которым он не мог бы отказаться от своего звания генерала и главного начальника страмбского войска.