У королев не бывает ног
Шрифт:
— Но отчего вы их не прогоните, не разумнее ли это, коли от них нет никакого проку? — спросил Петр.
— Попробуй прогони, — сказал капитан, — ведь издавна повелось посылать молодых людей в армию, а их родственники настолько влиятельны, что скорее выпрут меня. A propos, я полагаю, вы такой же отличный фехтовальщик, как и стрелок?
— Выставьте против меня девять лучших своих фехтовальщиков, — я сумею защититься и уложу их рядком — слева направо или справа налево.
— Девять, всего лишь? — переспросил капитан. — Это мне нравится, я всегда говорил, что скромность украшает человека. Да, как бы не забыть, у меня к вам послание от одной дамы.
— От какой дамы? От принцессы? — воскликнул Петр.
— Откуда мне знать? — пожал плечами капитан, открывая прикрепленный к поясу кошель из позлащенной кожи. — Мне передала его такая маленькая, толстая, косоглазая особа, крикливая, как гусыня.
— Bianca matta?
— Вот-вот, Bianca matta, — кивнул капитан. — По-моему, эта Бьянка вообще не такая уж матта, не идиотка, как повелось считать.
Из кошеля он вынул кошелек из мягкой оленьей кожи, из кошелечка — записную книжечку в сафьяновом переплете, а из книжечки — маленький, аккуратно сложенный и красной печатью припечатанный листок.
— Voila [85] , — сказал он, протягивая его Петру. Изящно начертанное девичьей рукою послание звучало так: «Не унывай, люблю тебя. Изотта».
ГЕРЦОГ ИГРАЕТ В ШАХМАТЫ
Петр уже четыре месяца служил адъютантом капитана д'Оберэ, но однажды в казармах его разыскал лакей и красной ливрее с изображением серебряной ноги в поножах между двумя звездами и девизом «Ad summam nobilitatem intenti» на рукавах; он передал ему письмо, где граф Джованни Гамбарини в изысканных выражениях высказывал сожаление по поводу того, что общественные обязанности мешали ему в последнее время поддерживать их всегдашние дружеские отношения, как то бывало прежде; тем не менее ему удалось высвободить сегодняшний вечер, и если Петру не слишком неприятно за рюмкой вина ненадолго предаться воспоминаниям о минувшем, то Джованни будет весьма польщен и рад увидеть его меж половиной девятого и десятым часом.
85
Вот (фр).
Предложение Джованни было во многом неприятно Петру, ибо с тех пор, как Джованни принялся разыгрывать роль важного вельможи, он вызывал в нем отвращение, но поскольку не приходилось сомневаться, что Джованни приглашает его вовсе не затем, чтобы поболтать о том, как они помогали Франте ловить блох, или о разбойниках, напавших на них в лесу, то он ответил коротко и любезно, что будет очень рад навестить друга.
Спустя полчаса его вызвал герцог и пригласил в свой небольшой уютный кабинет, находившийся по соседству с пустовавшими appartamenti della Duchessa [86] , сыграть партию в шахматы.
86
Апартаментами герцогини (ит.).
В последнее время герцог выглядел очень плохо; он стал одутловат, тщательно ухоженное лицо побледнело и отдавало желтизной; впечатление складывалось такое, будто жир, который он в себе накопил, тоже испортился, как та мазь в перчатках, которую герцогиня Диана в свое время послала королеве Франции. С великим трудом наклонялся он над обширной шахматной доской, за которой сидел вместе с Петром, и вел партию так плохо и рассеянно, что Петру пришлось мобилизовать все комбинационное искусство и ум, чтобы поддержать в своем высокородном партнере мнение, будто состязаются они всерьез, и привести партию к пристойному завершению. Герцог не разглядел даже одной, выгодной для себя позиции, что нарочно подстроил Петр, и, обнаружив против туры и пешки Петра единственного своего слона, пожелал признать себя побежденным.
— Все, я разбит, — молвил он и, отклонившись от шахматной доски, грузно налег на подлокотник кресла в знак того, что партия окончена.
— Позволю себе не согласиться с вами, Ваше Высочество, — возразил Петр. — Ежели офицер Вашего Высочества стоит на диагонали, где Ваше Высочество предусмотрительно сохранили фигуру, чтобы иметь возможность объявить мне шах, если бы я угрожал ему турой или если бы мой король двинулся под защиту пешки, то тут мне ничего не остается, как вечно преследовать короля турой. Это — не поражение, Ваше Высочество, это — очевидная ничья.
— Верно, ничья, и даже, по вашим словам, очевидная, — проговорил герцог. — Никакой победы, лишь нетвердый конец, как того и заслуживает игрок моего уровня. Ну разве я не средней руки игрок?
— Да, Ваше Высочество, благодарение Богу, вы всего лишь игрок средней руки.
Изумленный герцог залился слабым румянцем.
— Вы сказали — «благодарение Богу»? Я считал, что любая посредственность противна вам, Пьетро да Кукан. Или это не так? Выходит, я обманулся.
— И все-таки я дерзну настаивать на своем мнении, — сказал Петр. — Шахматы — не только самая остроумная, но и самая трудная игра, и тот, кто желает достичь в ней больших успехов, обречен отдать этому кучу времени и ничуть не меньше сил, чем при занятиях полезной и замечательной наукой, скажем, математикой или геометрией; а здесь все усилия уходят на овладение только правилами игры и ничем более, кроме игры. Поэтому посредственность при игре в шахматы, как это отмечал уже Кастильоне, — единственно и исключительно, — в отличие от прочих областей человеческой деятельности, — более достойна похвал, чем мастерство.
Герцог некоторое время сидел молча, прикрыв глаза, как будто забывшись сном.
— Сомневаюсь; вряд ли эта максима относится и к правителю. Что бы ни предпринимал государь, он не смеет допускать грубых и принципиальных просчетов, даже играя в шахматы, потому что если он ошибается, играя в шахматы, то наверняка ошибется и при исполнении своей роли. Моей ошибкой было то, что я прежде времени ввел в игру королеву, не правда ли?
— Да, поскольку тем самым Ваше Высочество освободили дорогу моему офицеру, — согласился Петр.
— Такой же ошибкою было забыть о рокировке пусть даже ценой потери слабой пешки. Я вел себя правильно, когда, не сумев остановить продвижение вашего коня, попытался предпринять некоторые действия на королевском фланге, но снова просчитался, не развив этот свой план до конца. Все это понимаешь и видишь, когда уже ничего нельзя исправить: и в жизни все происходит таким же образом. Правильным был ход, когда я воспользовался чрезмерной занятостью Его Святейшества для того, чтобы снять проклятие с имени Гамбарини, поскольку тем самым я достиг разрядки невыносимо напряженной ситуации и умыл руки, когда дело коснулось ненавистного чиновника, который все равно был мертв, однако я просчитался, не воспрепятствовав тому, чтобы Гамбарини и его приспешники подняли головы. Зато я правильно использовал популярность, которой вы пользуетесь в Страмбе, как противовес растущему влиянию Гамбарини. Вы не думайте, что я не наблюдаю за вашими действиями. Вы держитесь превосходно, за вами армия, солдаты готовы за вас в огонь и в воду. Упражнения в подкопах под крепостными стенами и в искусстве подводить заряды, которые вы ввели, скорее всего, не достигнут практического результата, я просто не могу себе представить, что страмбское войско когда-нибудь станет осаждать чужие крепости, и мне даже немного жаль, что во время этих учений вы разрушаете остатки римского виадука, но Бог с ним. Солдат обязан уметь все, что составляет его ремесло и что требует физической выносливости, а особенно и самое главное — личного мужества.
Петр, не возражая, проглотил ту барски пренебрежительную естественность, с какой герцог объявил его, Петра, службу в армии своим собственным тонко рассчитанным шахматным ходом. И заметил только:
— Для меня великая честь, Ваше Высочество, что хотя бы отчасти вы одобряете мои робкие попытки приносить пользу.
— Я на самом деле горжусь, что сразу, с первой минуты, распознал в вас, Петр Кукан, человека, особым образом одаренного и благословенного, а ведь менее прозорливый знаток людских натур мог бы просто посчитать вас сумасшедшим фанфароном, — сказал герцог. — Я знаю, вы — истинный «Петр», то есть «камень», и не сомневаюсь, что Джованни Гамбарини — всего лишь тщеславный вертопрах, слабодушный красавчик, да что поделаешь, у него звучное имя, в Страмбе оно стало символом мятежа и вероломства, а потому привлекает сильных покровителей и заступников, которые выстраиваются в ряды за его хлипкой спиной и творят такие безобразия, что я буду вынужден утопить их в крови и снова окажусь там, где не желал бы быть, но где был перед вашим появлением, и — о горе! — виселица у главных ворот города снова прогнется под тяжестью мертвецов. Что они готовят и в какое время собираются осуществить? Это мне неизвестно, известно, по крайней мере, одно — новые печальные события не заставят себя долго ждать, и я предчувствую, что тут не будет допущено глупостей и действий, заранее обреченных на неудачу, потому как у Гамбарини — превосходный советчик, аптекарь Джербино, он хотя и незнатного рода, но большой пройдоха, кого мне давно пора бы шлепнуть либо, напротив, возвысить и приблизить к трону; а вместо этого я, с одной стороны, оттолкнул Джербино, а с другой — поднял его волю к сопротивлению тем, что в свое время велел публично высечь на пьяцца Монументале за какое-то дерзкое высказывание; тогда я не видел иного выхода, но это было двойною ошибкою — вы тоже это признаете, — ибо люди — не только фигурки в игре, но и существа, приносящие пользу, а о Джербино известно, что он отвращает от нашей земли моровую язву.