У кромки моря узкий лепесток
Шрифт:
II
1938
И пусть победа за тобой,
не уничтожить пятна крови…
Пабло Неруда, «Израненная земля», из книг «Испания в сердце» и «Третье место жительства»
Росер Бругера испытала свою первую любовь в доме профессора Далмау, когда тот, под предлогом помощи в занятиях, предложил ей перебраться к ним; оба понимали: в этом поступке больше милосердия, чем помощи в обучении. Профессор счел, что любимая ученица не введет их с женой в лишние расходы, поскольку ест она мало, но очень нуждается в семейной обстановке, и особенно полезно ее присутствие будет для Карме, чьи материнские чувства получали мало отклика от Виктора, а от Гильема не получали вовсе. Это произошло в тот год, когда Росер,
Гильем был на год старше Росер Бругеры. Если она удостоилась чести называться Послушницей за свой серьезный вид и вышедшие из моды платья, то он, напротив, был хвастлив и задирист, одним словом, чувствовал себя хозяином жизни. Девушке хватило несколько раз поговорить с ним, чтобы понять: за его вызывающим поведением прячется ребяческая душа застенчивого романтика. С каждым появлением Гильема в Барселоне становилась все очевиднее произошедшая в нем перемена: он все более погружался в себя, уже ничто в нем не напоминало легкомысленного юнца, когда-то воровавшего канделябры. Теперь это был взрослый мужчина с нахмуренными бровями, накопивший в себе огромный груз жестокости, готовой прорваться в ответ на любой вызов. Он ночевал в казарме, но обычно проводил пару ночей в родительском доме, однако не для того, чтобы лишний раз увидеться с Росер. Он поздравлял себя с тем, что его не мучают сентиментальные переживания, как у других солдат, разлученных с невестой или с семьей. Война завладела им целиком, и он не позволял себе отвлекаться ни на что иное, но ученица отца не представляла опасности для его холостяцкой независимости; она была лишь невинным развлечением. Росер выглядела довольно привлекательной, если свет падал на нее под правильным углом, но сама она ничего не делала, чтобы казаться таковой, и это простодушие задевало какие-то тайные струны в душе Гильема. Вообще-то, он привык к тому, что производит впечатление на женщин, и от него не ускользнуло, что Росер не стала исключением, хотя она была абсолютно не склонна к кокетству. «Девочка влюблена в меня, и чему же тут удивляться, если бедняжка не видит в жизни ничего, кроме рояля и пекарни, так оно всегда и бывает», — думал он.
— Смотри, Гильем, эта девочка святая, и если ты позволишь со своей стороны хоть каплю неуважения… — предупреждал его отец.
— Как тебе такое в голову взбрело, отец! Росер мне как сестра.
Но, к счастью, она не была ему сестрой. Судя по тому, как родители оберегали ее, Росер, по всей вероятности, оставалась девственницей, одной из немногих в республиканской Испании. Ничего лишнего с ней он себе не позволит, ни в коем случае, но никто не упрекнет его, если он будет с ней нежен, если прикоснется к ней под столом коленом, если пригласит в кино, чтобы гладить ее в темноте, пока она плачет над фильмом, вся дрожа от смущения и желания. Для более смелых ласк он сходился с девушками из ополчения, боевыми подругами, — свободными, сговорчивыми и достаточно опытными.
После короткого увольнения, проведенного в Барселоне, Гильем возвращался на фронт, всякий раз намереваясь сосредоточиться только на том, чтобы выжить и победить, но снова и снова ему стоило большого труда забыть встревоженное лицо и ясные глаза Росер Бругеры. Даже в самых потаенных уголках души Гильем никогда бы не признался, что ждет ее писем и посылок, куда вместе с домашними лакомствами она укладывала носки и шарфы, которые вязала сама. В своем портмоне он хранил одну-единственную фотографию, ее фотографию. Росер стоит у рояля, возможно во время концерта, в строгом темном платье — низ длиннее обычного, короткие рукава и кружевной воротничок, — нелепом платье школьницы, скрывавшем ее формы. На этом черно-белом кусочке картона Росер выглядела далекой и расплывчатой, женщина без возраста, без изящества,
На девятый день после похорон отца, воскресным вечером Гильем появился в доме без предупреждения, на видавшей виды военной машине. Росер вышла навстречу, вытирая руки кухонной тряпкой, и не сразу узнала его в худом, изможденном человеке, которого с двух сторон поддерживали девушки из ополчения. Росер не видела его четыре месяца, все это время подпитывая свои мечты лишь несколькими фразами, которые Гильем прислал ей за это время; в основном он писал только о том, что творилось в Мадриде, избегая нежных слов, словно отправлял рапорты, начертанные ученическим почерком на листке, вырванном из школьной тетради.
Здесь все по-прежнему. Чтоб ты знала, как мы защищаем город, скажу, что стены домов похожи на решето, столько в них дыр от минометов. Вокруг сплошные развалины. Снаряды у фашистов итальянские и немецкие. Они так близко от нас, что иногда доносится запах табака, который они курят, проклятые; мы слышим, как они разговаривают или что-то кричат нам, провоцируя, а сами напиваются пьяными от страха, все, кроме мавров. Эти, словно гиены, ничего не боятся, предпочитают винтовкам ножи, как у мясников, чтобы биться врукопашную и чувствовать вкус крови; к ним каждый день поступает пополнение, но они не продвинулись ни на метр; у нас не хватает воды, нет электричества, еды мало, но мы справляемся; со мной все в порядке. Половина зданий разрушена, едва успевают убирать трупы, а бывает, убитые так и остаются лежать там, где упали, до следующего дня, когда приезжает труповозка. Эвакуировать всех детей не удалось. Видела бы ты, как упрямы некоторые матери, они никого не слушают, отказываются и уезжать, и расставаться со своими чадами. Кто их поймет? Как там твой рояль? Как родители? Скажи матери, чтоб не беспокоилась обо мне.
— Боже мой! Ради всего святого! Что с тобой случилось, Гильем?! — вскрикнула Росер, стоя на пороге.
Гильем не отвечал; свесив голову на грудь, он с трудом удерживался на подгибавшихся ногах. Тут появилась Карме, тоже из кухни, крик пронзил все ее тело, но так и не вырвался наружу, застряв в горле и вызвав приступ кашля.
— Успокойтесь, товарищи. Он не ранен. Он болен, — твердо произнесла одна из девушек.
— Сюда, — указала им Росер на бывшую комнату Гильема, где теперь спала сама. Ополченки уложили его на кровать и ушли, но через минуту вернулись: они принесли рюкзак, плюшевое одеяло и винтовку. Потом девушки коротко попрощались и пожелали удачи. Карме продолжала заходиться в отчаянном приступе кашля, а Росер сняла с больного дырявые ботинки и грязнущие носки, пытаясь справиться с подступившей тошнотой, такая ужасная вонь от них исходила. И думать было нечего, чтобы везти Гильема в центральную инфекционную больницу или попытаться найти врача, — все поголовно были заняты ранеными.
— Надо помыть его, Карме, он весь в грязи. Попробуйте дать ему попить воды. Я побегу на переговорный пункт, позвоню Виктору, — сказала девушка, которой не хотелось видеть Гильема обнаженным и перепачканным экскрементами.
По телефону Росер перечислила Виктору симптомы: высокая температура, затрудненное дыхание, диарея.
— Он стонет, когда мы к нему прикасаемся. Ему, наверное, очень больно, думаю, у него болит живот, но и все тело тоже… ты же знаешь, твой брат никогда не жалуется.
— Это тиф, Росер. Среди бойцов сейчас эпидемия; болезнь переносят вши, блохи, распространению способствует антисанитария, зараженная вода и грязь. Я попытаюсь осмотреть Гильема завтра, хотя мне чрезвычайно трудно оставить пост, госпиталь переполнен, каждый день привозят десятки новых раненых. Первое, что нужно сделать, — компенсировать обезвоживание и сбить температуру. Оберните его влажными полотенцами и дайте попить горячей воды с щепоткой сахара и соли.
Две недели мать и Росер выхаживали Гильема, а брат следил за его состоянием из Манресы. Росер ежедневно звонила Виктору, чтобы сообщить о состоянии больного и получить инструкции, как не заразиться самим. Чтобы избавиться от платяных вшей, в первую очередь следовало сжечь всю его одежду, затем перестирать все постельное белье с жавелем[8], снабдить Гильема специальным судном и постоянно мыть руки. Первые три дня состояние Гильема было критическим. Температура поднималась до сорока градусов, он бредил, скрипел зубами от головной боли, его мучил сухой кашель и часто тошнило, а испражнения представляли собой жидкость зеленого цвета, словно суп из червей. На четвертый день температура снизилась, но Росер с Карме никак не могли его разбудить. Виктор велел им растормошить больного, чтобы заставить выпить воды, и затем оставить в покое, — пусть спит дальше. Ему нужно отдохнуть и восстановить силы.
Ежедневный уход за больным пришлось осуществлять Росер, поскольку Карме, в силу возраста и состояния ее легких была более уязвима. Росер целый день проводила дома, читала или шила, сидя у кровати Гильема, а Карме уходила учить детей грамоте или стояла в очередях за продуктами. По ночам Росер продолжала работать в пекарне, ей платили хлебом. Рацион чечевицы уменьшился до половины чайной чашки в день на одного человека: в городе уже съели всех кошек и голубей, а хлеб, который получала Росер, представлял собой темный, жесткий кирпич с привкусом опилок; растительное масло стало предметом роскоши, его смешивали с техническим, чтобы хватило дольше. В ванных и на балконах люди выращивали овощи и зелень, меняли семейные реликвии и драгоценности на картофель и рис.