У Миткова поля на Ведроши
Шрифт:
– Да мне дела нет, а вот коли воевода прознает, так кожу со спины сдерёт быстро.
Караульный призадумался.
– Не ты ли воеводе об нас скажешь?
Силуян усмехнулся.
– Я али иной кто, тебе-то уж не всё одно будет?
Копья вновь потянулись вперёд и хриплый голос с угрозою произнёс:
– Иди-ко отсель, человек, а то у нас кони на чужаков тревожатся, кабы не вышло чего.
К десятку Силуян вернулся, когда нетерпеливая бледность начала размывать звёзды. Ночи в июле нестойкие, день едва успеет угомониться, а время уже на утро поворачивает, вставать пора. Силуян
Следом за Тимохой встал Коська, потянулся с хрустом.
– Съесть бы чего, - сказал со вздохом.
– Молитвой перекусишь, - ответил Силуян.
– Собирайся давай.
Коська обиженно шмыгнул.
– Куда хоть едем?
– Под Ельню, лазутничать.
– А иных никого боле не нашлось?
– злобно со сна прохрипел Ганька.
– Никого.
По укоренившейся привычке собрались быстро: оседлали коней, положили припас в перемётные сумы и, помолясь, тронулись в путь. Дорога на Ельню уходила вправо наискосок, к Тросне; где-то за рекою, у Ведроши, стоял передовой полк, а деле лесная смоленская сторона. Глухая. Заставы передового полка прошли уже при свете. Заветное слово воеводы раздвинуло установленные на дороге рожны, заставило вялых караульных шевелиться. Хмурый пятидесятник долго не мог взять в толк, чего этим пятерым понадобилось в столь ранний час, потом, разобравшись, махнул рукой - езжайте - и пошёл в шалаш досыпать.
Узкая дорога едва протискивалась меж покрытых мхом широколапых елей; пахло смолой и хвоей; лошади всхрапывали, давили копытами сухие шишки. Где-то недалеко скрипнула сойка. Силуян натянул поводья, прислушался: кого учуяла лесная сторожа? Сойка в лесу лучший друг и главный враг, и о тате затаившемся предупредит, и тебя с головой выдаст. Силуян задержал дыхание, послушал ещё - тихо - и кивнул - едем дальше.
Ехали по двое в ряд, стремя к стремени: впереди Силуян с Коськой, за ними Ганька с Тимохой, последним, чуть поотстав, Ваньша Ухов. Нарочито сумрачный ельник сменился чахлой сосной и багульником; под копытами зачавкало, и дорога вильнула влево, спешно взбираясь на песочный пригорок.
Силуян отмахнулся от надоедливой строки и покосился на Коську. Тот вздыхал, смотрел в сторону, как будто не на сторожу, а с доглядом на покос вышел. Мается? Если из-за ссоры с Ганькой, так то не беда, они всё время как быки на пастбище - пройдёт. А если весточку худую из дома получил... Тимоха Васильев сказывал, что жена у Коськи гулящая.
Силуян толкнул Коську локтем, спросил осторожно:
– Чего лоб морщишь?
– Д-а-а-а...
– пожал Коська плечами.
– Вот не пойму никак: ихний гетман Острожский - русич, Рюрика потомок, а бьётся за литву. А наш князь Щеня сродник великого князя литовского, а руку государя московского держит. Бес их что ли попутал?
Сзади сипло хихикнул Ганька, а Силуян покачал головой.
– Ты бы, Коська, не о чужих родословцах думал, а по сторонам смотрел. Наедем невзначай на литовские станицы, будут тебе новые родичи.
К полудню выехали к лопатинским грунтам - полновесная рожь высотою в пояс наливалась спелостью. Дорога поделилась на две: одна убегала вперёд к берёзовой рощице и почти сразу терялась во ржи, вторая сворачивала вправо и вдоль по кромке леса уходила к устроившейся на плоском холме деревеньке Лопатина. Силуян приложил ладонь к глазам, присмотрелся. От деревеньки к лесу двигалась запряжённая быками телега. Мужичёк, хилый с виду, вёл быков в поводу.
– Чумак, - пояснил Тимоха.
– Я у ево третьего дни четверть пуда гречи купил. Жадный - ну суще жид. Цену будто в голодный год берёт. Весь хлебушек окрест скупили, так он с дальних деревень возит. Прибыток ищет.
– То не зазорно, - хмыкнул Ганька.
– А коли тебе не по вкусу, так болотный щавель жуй.
– То-то ты в вечёр ентот щавель из общего котла ложкой черпал. И не подавилси ни разу!
– огрызнулся Тимоха.
Из рощицы наперерез телеге выехал конный разъезд. Силуян насчитал полтора десятка вершников с чёрными как у белогородских казаков ратищами, да ещё с десяток вершников оставалось возле рощи. Видать, литовская станица. Заметив чужаков, мужичёк влез на телегу, принялся понукать быков, но те и не думали прибавлять в шаге.
Силуян дал знак спешиться и отвести коней подальше в лес, а сам, пригнувшись, пробрался к опушке. Присел за кустами красавки, развёл в стороны ветки. Рядом пристроился Тимоха со снаряженным для боя луком.
Казаки нагнали телегу, когда до леса оставалось шагов сорок. Мужичонка сжался испуганно, закрутил головой по сторонам. Молодой казак на чубаром мерине объехал телегу по кругу, пригляделся к мужичку внимательней и присвистнул:
– Тю, да тож Герман, Богдана Сапеги дьяк! Свиделись-таки. Слышь, станишные? Он у ево десять вгорских червонцев спёр и на Москву утёк. Думал, пёс, спрятаться, ан нет, попался.
Мужичонка сполз с телеги, бухнулся перед казаком на колени, запричитал слёзно:
– Не сгубите! Векша, друже мой! Христом богом молю! Бес попутал, сам не ведаю, как вышло. А я в долгу не останусь, всё поведаю!
– Чево поведаешь, дурья башка?
– Всё поведаю, всё как на исповеди! Скажу, где москали клятые схоронились и сколь их числом всего будет!
Казак привстал в стременах и с силой протянул дьяка ногайкой по спине.
– Нам до твоих москалей аки чёрту до ладана - на дух не нужно. А вот за вгорские червонные шкуру с тебя, собака, спущу! Ну-ка, станишные, распрягай быков, на оглобле ево подвесим. Нехай знает, чумной, каково по чужим сундукам шарить.
Дьяк заверещал:
– Что вы, что вы!
Двое казаков сошли с сёдел, взялись распрягать быков, остальные лениво смотрели, что будет дале, только седоусый казак в высокой овечьей шапке придержал молодого за руку.
– Погодь малость. Тебе, Векша, лишь бы подвесить кого, - и прищурился.
– Слышь, бисов сын, чего ты там про москалей плёл?
Дьяк будто почувствовал, как беда отходит прочь и захрипел яростно:
– У деревни Миткова да по речке Ведрошке стоят. А тыщ их поболе сорока будет. Сам видел!
– Сорок? А не врёшь?
– усомнился седоусый.
– Ей Богу, истинная правда, - перекрестился дьяк.
– Сам видел! А ещё у них татарская летучая сила сотен восемь, да только ушли оне к Смоленску по Старому тракту. Тоже сам видел.
Казаки принялись обговаривать услышанное. Силуян подался вперёд, но казаки говорили негромко, слов разобрать не вышло.
– Вот что, Векша, - повысил, наконец, голос седоусый, - сведи-ка ты етого дьяка до гетмана, пусть ему расскажет, чего нам сказал. Да заодно скажи, что жальнеры с пищалями своеми до лесу пройдут без труда. А мы покудова до Лопатина наведаемся, глянем, чего там твориться.