У Миткова поля на Ведроши
Шрифт:
К Силуяну подбежал Митроха, приложил ладонь к грудине, успокаивая биение сердца, и сказал на выдохе:
– Гать положили, можно дале идти.
Пошли. До обещанной рыжим холопом мелкотки идти пришлось почти весь уповод. Пройдя талинник, упёрлись в глухой еловый бор. Мшистые ели стояли плотно, не шевелясь, прикрывшись от людского взгляда густым подлеском, вырубать такой уповода мало, пришлось продираться меж колючих лап, не жалея ни коней, ни одежду, ни себя. Солнце ушло, из-под кривых еловых корней выполз сумрак, накрыл всё окрест тягучей жутью. Далеко в глубине закуковала кукушка - протяжно, равнодушно; если кто и вздумал года считать, то
Силуян покривился: время давно повернуло к полудню, а в назначенном воеводой деле продвинулись лишь чуть. Как там сейчас у Миткова? Поди, жарко, и жара та не столько от солнца исходит, сколько от литовских пищалей и казацких ратищ. Ох, не пожалует Осиф Андреевич за опоздание.
Наконец вышли к Тросне. Пахнуло влагой; не той гнилью, что встретила их раньше у ручья, а прохладной родниковой водицей. Река поманила синевой и свежестью; передовые вершники с налёту ринулись в воду, ободрённые высокими песчаными наносами под берегом, и тут же повернули обратно. Течение и вправду оказалось сильное. Вода неслась стремглав, едва не сбивая коней с ног.
– В цепь, - велел Силуян.
– Становись цепью по двое, не то всех пешцев потопим.
Вершники снова пошли в реку, но уже медленно, осторожней, вытягиваясь длинной неровной цепью от одного берега к другому. Вставали по двое в ряд, оставляя меж собой не больше сажени; вода доходила коням до предплечья и, недовольная укоротом, бурлила, выплёскивая наружу злобу крупными брызгами.
Из леса начали выходить пешие десятки. Митроха махал рукой, указывая, чтоб сразу шли вперёд, не задерживались. Пешцы глядели на течение с опаской, качали головами, но всё же протискивались меж вершников и брели по пояс в воде к противоположному берегу.
Переправились быстро и, слава господу, без потерь. Двинулись влево вдоль берега, но почти сразу упёрлись в болотину. Силуян окликнул рыжего:
– Дале куда?
Тот закрутил головой, будто и в самом деле знал куда, потом повернулся к сотнику и пожал плечами - не ведаю. Силуян едва не выругался: вот же бес... Лучше бы кого-то из местных мужиков с собою взял, вернее получилось бы. Теперь ищи...
К Силуяну подскочил Коська.
– Вдоль болотины идти надо, а как она кончится, тут и повернём.
Ишь сумничал, без него бы никак не разобрались, но иного выбора всё одно не было, и Силуян кивнул:
– Идём вперёд.
Чем дальше отходили от реки, тем настойчивее лез в ноздри гнилостный болотный дух. Стройные ели уступили место чахлой осинке, а та в свой черёд сменилась водянистым кустарником. Болотина не кончалась, наоборот, стала забирать правее. Слева вдруг открылся широкий проход. Сунулись в него, в надежде выбраться на твёрдую землю, однако через пол ста шагов упёрлись в засеку. Кто её положил и когда - неизвестно, но почерневшие от времени стволы крепко преграждали путь. Пришлось возвращаться обратно.
Коську нагнал Ганька, сказал насмешливо:
– Вот ты, Коська, в тот раз меня дурнем назвал, а того не ведаешь, что сам дурень. Вот кто ещё мог нас сюды завесть? А? Токмо дурень.
– Да сам-то ты бык косорогий!
– плюнул в его сторону Коська.
– Во-во, - усмехнулся Ганька, - дурень и есть.
Спустя час снова вышли к реке. Узкое не более пяти саженей русло делало в этом месте крутую петлю и уходило на закатную сторону. Берега сплошь поросли кустарником. Возле ближнего куста стояла девчушка лет десяти и таращилась на ратников круглыми глазищами. Полные губы подрагивали, читая молитву, правая рука тянулась ко лбу творить крёстное знамение.
Силуян склонился с седла, спросил:
– Эй, девка, что за речка тут?
Девчушка захлопала ресницами - взявшиеся невесть откуда ратные казались ничуть не лучше лесной разбойной ватаги - но всё же ответила несмело:
– Ведрошка.
– А к Тросне тропку укажешь?
– А нет туды, дядечка, тропки. Но буде на полночь свернёшь, таки в самый раз выдешь. А напрямки не пройдёшь. Болотце тут, потопните.
Силуян едва не выругался: что за земля, сплошные болота. Но вслух спросил так:
– Стало быть, нам обратно поворачивать? А иного пути нет?
Девчушка несмело указала рукой вдоль реки.
– Туды можно. А версты через две на ошую свернёте. Но так вам дальше будет, так вы к митковским мосткам выйдите.
Силуян вздохнул с облегчением: того и надо.
Девчушка не обманула, вскоре с левой стороны открылась широкая сухая ложбина с изъеденными ржой склонами. Вошли. Снизу и с боков подступила духота, надавила на тело, делая лица красными, а движения вялыми. Расстегнуть бы кафтан, ослабить завязки на груди, пусть хоть кожа немного подышит, остынет - жарко. Но Силуян запретил снимать брони, даже войлочные шапки снимать запретил, а то, не дай бог, наскочишь на литваков и получится как у нижегородцев на Пьяне. Поэтому шли скрипя зубами, ругая про себя и солнце, и сотника. Коней вели в поводу, чтоб не заморить до боя. Посошные, более привычные к пешим переходам, посмеивались над вершниками, дескать, не всё вам на чужом горбу ездить. В иное время Ганька огрызнулся бы на них, да и Коська не промолчал, но духота усмирила обоих.
Ложбина тянулась наискосок от Ведрошки к Тросне и за час вывела к Миткову полю. Вернулась передовая сторожа и указала, что по выходу из ложбины местность идёт открытая, и в полуверсте стоят крепкие литовские станицы. Силуян объявил людям привал, а сам, прихватив с собою Курицына и Митроху, пробрался к краю ложбины.
Сторожа донесла верно. В трёх перестрелах, почти у самых мостов, сгрудилась пешая рать. Где-то впереди, за Тросной, в разводах пыли и дыма угадывались смешенные порядки ратных полков. Оттуда доносились сглаженные расстоянием звуки сражения. Силуян приложил ладонь ко лбу. Эх, подойти бы ближе, посмотреть, как там дело идёт, кто кого за виски таскает, да заодно определиться: сейчас на мосты идти или выждать чуток. Литва удара сзади не ждёт, и потому удар этот нанести надо вовремя, чтоб принёс он русскому войску наибольшую выгоду. И чтоб литваки сразу не поняли, какой силой на них навалились... Ладно, какой бы срок не вышел, а только удар всё одно литвакам помешает.
Силуян приценился: место между мостами и ложбиной и впрямь было открытое. Слева река, прямо и справа поделённые на части деревянными вешками крестьянские наделы - овёс да ячмень. На одном скаку сие поле не перепрыгнешь, три перестрела - это почитай полверсты. Ну да литва для бою вряд ли успеет выстроиться: пока заметят, пока поймут... Вот только мужичков митковских жаль, всё жито на потраву пойдёт.
– Значит так поступим, - Силуян кашлянул в кулак.
– От ложбины встаём вширь, скока людей хватит, и идём хлынцой, не торопясь. С такой дали литва нас не сразу различит. А шагов за сто ударяем в намёт. Ну а вы, - он посмотрел на Митроху, - бегите следом. Когда литваки опамятуют, нам без вас не управиться.