Шрифт:
К костру подсел Ганька Жук. Вынул из-за пазухи ложку, обтёр о кафтан, потянулся к котлу.
– Воеводы опять лаются, - пробурчал набитым ртом.
– Боярин Кошкин с князем Щеней местами мерится. Кричит, что нет ему боле дел, окромя как стеречь князя Данилку от литвы да ляхов.
Вечер казался напуганным. Он опустился на стан осторожно, будто крадучись; прикрыл Митково поле серостью, крикнул ранним букалищем; поплыл дымом костров вдоль по Тросне; вздрогнул, коснувшись воды, и затрясся рябью брошенного камня.
– Они всегда лаются, - отозвался Силуян и кивнул соседу.
– Луковку подай.
Темнота растекалась быстро. Спрятались крыши крестьянских дворов, растаяли стога за околицей. Свет костра раскрылся, порыжел, потянулся к звёздам.
– Давеча от передового полка люди подходили, - прожевав, поведал Ганька.
– Те, что у Ведроши стоят. Говорят, литва Ельню прошла. К нам идёт.
– Много их?
– А кто ж знает. Я когда сменялся, князь Данила велел князю Ивану до Смоленска сбегать, посмотреть, сколь их, - и усмехнулся.
– А боярин Кошкин знай его лает.
– Выходит, ныне по правую руку от нас леса да болота, - нахмурился Коська Хвостов.
– И литва, - хихикнул Ганька.
– Мы вот сейчас повечерим и на покой, а они в теми подкрадутся - и на буевище нас.
Коська перекрестился.
– Сплюнь, дурень. Не смеются над таким.
– А что ж не смеются? Не на свадьбу шли, всяко кого-то на буевище унесут.
– Вот тебя, дурня, пущай и несут, а я малость погожу.
– Ишь выискался. Сие лишь Господь решает, кого понесут, а кто погодит. Не с твоей конопатой мордой в его дела встревать.
– И не тебе, худородному!
– вскочил на ноги Коська.
– Мы с княжения Василия Василича в детях боярских числимся! А до тех пор в дворовых слугах тверских князей ходили! И в Разрядных книгах тому памятка есть! А откель ты сам вышел - ведома нет!
– Да я!..
– Будет вам!
– прикрикнул Силуян.
– Уймитесь. Нашли из-за чего браниться. Ешьте.
Коська сжал кулаки, глянул на Силуяна, будто спрашивая: почему, ведь не я же начал? Но прекословить десятнику всё одно, что о сруб головой биться - только голову расшибёшь. Коська задышал шумно носом, зыркнул на Ганьку недобро и сел.
Посвежело. От Еловских болот потянуло сыростью, пахнуло тиной. С закатной стороны докатился гром, осторожно, чуть слышно, но взгляды к себе потянул - гроза? Нет. Перед грозой от небесного грома свечает, а ныне ни один всполох темноты не коснулся. Видно, другое...
Подошёл сотник Курицын. Постоял, глядя сверху вниз, сковырнул носком сапога валкий камешек, спросил:
– Кто в сторожу ночную идёт?
– От нас прошлой ночью ходили, - ответил Силуян.
Сотник замялся, не зная, что сказать.
– Воевода не велел напрасно огонь жечь. Гасите.
– Повечерим - погасим.
Сотник ещё постоял, посучил сапогами землю и ушёл. Коська ухмыльнулся: никто Силуяну перечить не смеет. Сотник хоть и голова, а тоже как лиса на кувшин - лишь облизнулся. И не оттого, что Силуян с иными воеводами в знакомцах ходит, а оттого, что на всякого дурака Силуян зело крепок и зол, и может при надобности кулаком в морду дать. А нынешний сотник лишь родством с посольским дьяком Курицыным знаменит, и ничем боле.
Повечеряли. Тимоха Васильев понёс котёл к реке ополоснуть, остальные легли на травке вкруг костра. Говорить не хотелось, спать тоже. Силуян потёр ладонями виски, вздохнул - думы тревожные роем комариным дурили голову. Силуян пробовал отмахнуться, но думы, как не отмахивайся, всё одно одолеют, ибо нет на них испытанной управы. Вспомнились тучи над Дорогобужем, хмурые лица посадских людей с недоверием и опаской глядевших на пришлую московскую рать - что-то теперь будет! У соборной церкви воевода боярин Кошкин с большим позолоченным крыжом в руках приводит город к покорности. На устах улыбка, в глазах надменность; позади прочие воеводы, сотники, конные полки. Дорогобужане в очередь подходят к боярину, кланяются, трижды крестятся, целуют крыж. Потом дожди, разбитая в студень дорога, на обочине лошадь с перебитыми ногами. Покуда добрались до Миткова, половину сотни выкосило: кто животом мается, кто на кашель изошёл, а кто и вовсе в бега подался.
В груди захрипело, полезло наружу. Силуян приподнялся, поднёс ладонь ко рту... Нет, отпустило. Повезло. Жена, провожая, вложила в седельную суму грудной сбор, спасла. А иных уже схоронили, закопали будто псов безродных в болотной грязи - без покаяния, без молитвы, второпях. Обидно. В бою ещё куда ни шло, а чтоб вот так, от хвори...
Лишь у Миткова в себя приходить стали. Подошёл с передовым полком князь Михаиле Телятевский, поделился припасом, следом прибыли из Твери полк князя Данилы Щени и летучая татарская сила князя Ивана Перемышльского. Князь Щеня взял по разряду начало над всем войском, но боярин Кошкин озлился, отписал в Москву, что, де, не потерпит впереди себя находника литовского. Щеня лишь плечами пожал да отправил Кошкина воеводой в сторожевой полк, пущай охолонет.
Оно и лучше. Воевода из Кошкина никакой, только крик да пустая болтовня, а что на суд тянет, так то не впервой, привыкли.
Силуян сел к огню, взял сухую ветку, поворошил угли. Костёр хирел; вереницы огоньков чередой пробегали по остывающим головням и медленно таяли. Митково поле заволакивала чернота, костры гасли один за другим, и только факела у становых ворот да у боярских шатров гнали темноту прочь.
Зашуршала трава под сапогами. Силуян поднял голову, присмотрелся. К костру подходили двое; ступали не быстро, уверенно. Тот, что шёл впереди, остановился в шаге от костра, приосанился. Силуян подметил: широкие плечи облиты плотными кольчужными рядами, на груди зерцала - не каждый ратник такую бронь себе позволит. Большинство воев носили кафтан-тегиляй, а на голове заместо шлема стёганую шапку. Значит, не простого звания человек пожаловал, видать, из ближней воеводской сотни, стольник.
Ночной гость повёл глазами по лицам, остановился на десятнике.
– Ты Силуян?
– Ну.
– Идём со мной. Воевода князь Осиф Андреевич зовёт.
С воеводой Осифом Андреевичем Силуян знался давно. Впервые свела их ратная доля на реке Угре против хана Ахмата, довелось в тот раз биться плечом к плечу на перелазе у Опакова. Потом вместе Хлынов брали, сидели в осаде под Выборгом. Случалось, прикрывал воевода щитом ратника, случалось - наоборот. На хмельных пирах за одним столом не пили, но при встрече руку воевода протягивал первым, не местничал.