У моря Русского
Шрифт:
— Кавалерий Микаэле ди Сазели, — обратился Гондольфо к расфранченному офицеру, лежавшему на нарах. — По приказу господина консула прошу принять в ваш отряд сего воина и взять с него присягу.
— Мне что — пусть остается, — проговорил офицер. — Тут и эти воины пухнут от скуки.
— Скоро будут боевые дела, — заметил Гондольфо.
— Ну? — воскликнул офицер. — Турки или татары?
— Не то и не другое.
— Тогда я знаю. Мы с отважным и храбрейшим нотариусом Гондольфо ди Портуфино пойдем штурмовать винные подвалы христианского монастыря.
— Пусть будет так, — загадочно ответил Гондольфо и вышел.
— Пошли принимать
Иорихо отправился за ним; через минуту они вошли в капеллу башни святого Георгия. На стене абсиды распростер свои крылья ангел-хранитель; у его ног мизерным, как мелкая монета, круглым пламенем светилась коротко привешенная лампадка. Под ней стоял аналой, покрытый стертым малиновым бархатом. На столике — иконка, изображающая коронование девы Марии.
— Как тебя зовут? — спросил Микаэле.
— Иорихо.
— Повторяй за мной, Иорихо.
Положив правую руку на край иконы, Иорихо повторял вслед за Микаэле:
— Я, Иорихо, перед ликами святой мадонны и покровителя нашего Санта-Джорджио [43] клянусь, что не изменю ни помыслом, ни деянием матери-республике, светлейшему совету и отчизне моей. Я клянусь беспрекословно исполнять все, что мне повелят достопочтенные консулы Хазарии, у коих я стою на службе. Я клянусь защищать крепость Санта-Кристо, не щадя живота своего.
43
Святой Георгий.
Присяга была короткой. Офицер, торопливо перекрестившись, сказал:
— Иди на службу — там получишь одежду.
Христофоро ди Негро, отпустив Гондольфо и Иорихо, поднялся на второй этаж. Здесь никого не было, и консул, усевшись против камина, стал ожидать прихода сына и служанки. Но Геба и Якобо где-то задерживались, и консул, не дождавшись их, вышел из комнаты. Поднявшись на площадку башни, он облокотился на выступ бойницы, задумчиво вглядываясь вдаль. Алая шаль вечерней зари обняла утихшую гавань. По всему берегу, словно кружевной воротник, трепетала белая полоска пены. Под башней у скалы лежали каменные островки, сверху они казались маленькими, и только шум волн, которые разбивались о них, говорил, что камни велики и прочны. На небе кое-где загорались крупные звезды, совсем такие, как в родной Италии.
Тяжелые мысли теснились в голове консула. То, что рассказал Иорихо, было очень важно, и над этим следовало хорошо подумать. Консул ненавидел ди Гуаско, но, ненавидя, убоялся их. Его предшественник — консул Бати-сто Джустиниани — жил со знатными феодалами в большом мире и дружбе. Неспроста заигрывал Батисто с богачами — для этих людей все способы были хороши: запугивание, подкуп, доносы. Вступать ли с ними в борьбу? — вот что следовало решить. Конечно, если взглянуть в прошлое, то выходит, что трогать богачей не надо, трудно вести борьбу против богатства и силы ди Гуаско. Но у тех консулов не было — в руках даже и десятой доли фактов нарушения закона республики, которые совершили сейчас ди Гуаско и которые известны Христофоро ди Негро.
В конце концов в те времена в Кафе сидели консулами друзья старого Антонио, а сейчас только недавно вступил в должность консула Кафы Антониото ди Кабела, и он должен встать на защиту законов и прав консульства, которые так нагло попирают братья ди Гуаско.
Да что законы! Кто только не нарушает их на этой земле. Дело не в том, сколько человек повесили ди Гуаско без суда. В конце концов этих вонючих рабов следует держать в страхе.
Главное — надо показать братцам-разбойникам и их отцу свою власть. Пусть знают, что ди Негро для них начальник и с ним следует считаться.
И еще одна мысль не давала покоя консулу. Недавно Геба — старая служанка — рассказала ему о том, что Якобо очень сильно увлекся красивой девушкой из города. Геба не знала, кто она такая. Эта весть встревожила консула.
«Парень весь в мать, — думал Христофоро. — Если он полюбит, то будет любить пылко и самозабвенно и бог знает, что может натворить. К тому же у красавицы, наверное, много поклонников, а для вспыльчивого Якобо это может кончиться дуэлью».
Христофоро очень любил своего единственного сына. Особенно усилилась его любовь к Якобо, когда татары украли Лючию. Отец старался заменить ему мать и был всегда нежен с ним и ласков. Но беспокойная жизнь Христофоро не давала возможности уделять сыну много внимания, и поэтому ребенок большую часть времени находился на попечении Гебы и Гондольфо. Особенно редки стали встречи с Якобо, когда ди Негро сделался консулом. Он почти совсем не видел сына.
«Я часто бываю в поездках, — думал Христофоро, спускаясь с башни. — Надо брать Якобо с собой, приучать к делам. А то вырастет на сказках Гебы и пропадет в этой жестокой жизни».
В раскрытые окна консульской башни тянет солеными морскими запахами южной ночи. В полутемной комнате второго этажа двое — Якобо и старая служанка Геба.
Единственная свеча едва освещает их лица, желтое пламя, колеблемое ветром, трепещет, тени, как живые, мечутся по стенам.
Якобо, зачарованный, слушает плавную певучую сказку Гебы, глаза его широко открыты, кольца темных курчавых волос упали на лоб, он дышит взволнованно, он живет в том мире, о котором идет рассказ.
— …А великая Юнона была так прекрасна, что повелитель богов полюбил ее бесконечно. Но Юнона не пожелала стать женой Юпитера, и все уговоры его были тщетны. Однажды Юнона сидела в своем доме одна. На воле шумела буря, лил сильный дождь, холодный и сырой ветер метал в окна мокрую листву. Вдруг в раскрытое окно влетела кукушка и опустилась у ног богини. Юнона пожалела бедную продрогшую птицу, подняла и согрела на своей груди. И поверь, мой мальчик, как только кукушка отогрелась и обсохла, она вылетела на середину комнаты… и исчезла. На ее месте вдруг предстал повелитель богов Юпитер в своем могучем и прекрасном виде. И тогда — ты не знаешь, мой мальчик, женского сердца — Юнона полюбила Юпитера и стала его женой. Да и что же ей оставалось делать, если она прижимала его к своей груди, хотя бы в виде кукушки…
Вдруг в пол снизу раздался сильный стук. Якобо выругался и, открыв створку, через которую спускались на лестницу на первый этаж, крикнул:
— Чего тебе, Гондольфо?
— Молодому господину пора начинать ученье. Спускайся вниз, и я стану тебе показывать математику.
— Ах, оставь, Гондольфо! Подожди часок-другой, пока Геба расскажет мне о прекрасной жизни прекрасных богов.
— Якобо, ты совсем не желаешь учиться! Я скажу отцу.
— Ну и пусть! — Якобо с сердцем захлопнул створку, снова сел на лежанку и приготовился слушать.