У моря Русского
Шрифт:
— Десять тысяч сонмов, — Демо развел руками, как бы говоря: «Я тут ни при чем».
— Ах ты, жулик эдакий! Да он нас, батя, за дураков считает. Более тысячи не давай!
— Не суйся под руку! Смотри, как я его огорошу. — Никита Семену отвечал по-русски. Обращаясь к Демо, переходил на фряжский язык: — Хорошо, любезный, я согласен заплатить выкуп. Только скажи: кто эти люди?
— Не могу, я дал слово чести.
— Давать деньги неведомо кому я не буду. Придется снова идти к синьору консулу.
— Вы
— Был. Он обещал перерыть всю землю вокруг, а дочь мою найти. Я иду во дворец консула!
— Ради бога, синьор Никита, не делайте этого. Я пойду сейчас же в этот дом и передам ваши слова. Я уверен, что Ольга завтра же будет у вас.
— Не завтра, а сегодня. Если до вечера ее не увижу, сразу же иду к консулу. Мы понимаем, Деметрио ди Гуаско, что Ольгу спас ты и только тебе мы обязаны. Вот тебе тысяча сонмов, и этого вполне достаточно.
Демо принял деньги и, заверив, что девушка в скором времени вернется в дом, удалился.
— Напугался, наглец. С консулом шутки плохи, — сказал Чурилов, когда Деметрио вышел. — Зови боярина, будем завтракать.
За столом Беклемишев и Никита много пили и были радостны. Княжна Мангупская к завтраку не вышла, сославшись на недомогание. Боярин Беклемишев попросил Никиту о своевольном увозе княжны не говорить никому. Чурилов пообещал, потом сказал:
— О наших делах еще успеем поговорить. Давай о государственных побеспокоимся. Помнишь, как только ты приехал, передавал мне речи великого князя. Дескать, море это — суть граница земли нашей.
— Помню. Это так и есть. И город сей, придет время, встанет крепостью на русском рубеже.
— Время, боярин, пришло! Поверь мне, последние дни доживают здесь фряги. Изворовались до того, что не только друг у друга, а из казны крадут. Войско только на бумаге, стражники из наемных, да и тех мало. Грызутся между собой аки волки. Гвельфы рвут гибеллинов, а те — гвельфов. Узнал я, что вскорости один отчаянный мошенник, именуемый Леркари, хочет поднять в городе мятеж и заменить власть. Народ, боярин, его поддержит.
— Нам от того корысти мало, — равнодушно произнес Беклемишев.
— Ты слушай далее. Решили мы, русские купцы, в это дело встрянуть. Казны тому Леркари дадим и еще найдем полтыщи таких молодцов, каких Кафа отродясь не видывала. Пусть тот Леркари режет гибеллинов, а мы потом покажем порог ему. Объявим Кафу торговым городом и вольным городом и попросимся под руку московского князя.
— Далече, Никита. Рукой ваш город не достать.
— Через хана. Ему лишь бы дань хорошую платили, а русские ли, фряги ли — все одно. Мы с ним договоримся.
— Смелый ты, Никита, сын Чурилов. Только о какой полтыще молодцов помянул, я не пойму?
— Слушай, боярин. Был я эти дни в горах. Более трех дней провел в лесу. Поверить трудно — живут там тайно более пятисот душ, и нашего русского народу среди них достаточно.
— Разбойники? — спросил Беклемишев.
— То и дело, что нет, — и тут Никита рассказал боярину о ватаге.
— Вспоминаю я. Мне Данилка Гречин говорил о какой-то ватаге. Может, это о них и есть. Пошли-ка за ним.
Вскорости пришел Данила Гречин.
— Данилко, вспомнил я твои речи о какой-то ватаге. Кто у них атаманом-то?
— Василько Сокол, боярин. Был я у них. Просил не забывать. Скажи, говорит, послу, что совета ждут русские людишки.
— Давно ли живут здесь?
— С весны.
— И долго ли думают тут быть?
— Собирается ватага в зиму перебраться на Дон. Здесь им все равно не место, — пояснил Никита.
— На Дон, говоришь? Это дело! Про вольный город Кафу — еще как бог велит, а на Дону эта ватага как сгодится. Ведь недаром я сюда приехал, не напрасно у хана шерть на дружбу взял. С весны, я думаю, Иван Васильевич по Орде ударит. Ежели Сокол с ватагой будет на Дону…
— Понял мысли твои, боярин. Тогда, стало быть, ватагу надо осброить как следует.
— Своевольно из казны, доверенной мне государем, я тебе деньжат оставлю, а ты купишь для ватаги оружие да тайно им и передашь.
— Сделаю, боярин. Знаю — против извечного врага русского поднимется эта сброя, я еще и из своей казны денег людишкам дам. Скажи государю — ватагу на Дон сам провожу.
— Хорошо бы с атаманом поговорить, — сказал боярин, — условиться, штоб ватагу на Дон не вел.
— Позволь, боярин, Сокола того найти немедля? — предложил Данила Гречин.
— Где ж ты его найдешь?
— Ужо найду, — и Данила выбежал из покоев.
Ждали недолго. Открылась дверь, и Гречин втолкнул высокого парня с копной русых волос на голове:
— Вот он.
— Ой, брешешь, Данилка, — проговорил Чурилов. — Это же твой конюший, что ко мне приезжал. Где же Сокол?
— Я Сокол, — просто произнес Василько, — здравствуйте, Никита Афанасьевич, и тебе, боярин, доброго здоровья желаю.
«Ишь, как гордо смотрит, — подумал Чурилов, глядя на Василька, — в пояс не кланяется, стервец, несмотря што перед боярином стоит. И красив опять же. И впрямь Сокол!»
То ли хмель разгорячил купца, то ли гордый, смелый вид атамана, он встал, подошел к Соколу, взял его за руку, подвел к Беклемишеву и тяпнул, словно топором рубанул:
— Прошу любить и жаловать, боярин. Мой будущий зятек! Сам не знаю, где снюхались. Потому он и здесь — невесту свою искать прискакал. Нашел ли?
Василька от этих слов в пот ударило. Растерялся, не поймет — правду говорит купец или издевается. Выручил боярин:
— О тебе мы сейчас речь вели. Слышал я, будто совета моего твои люди просили?