У моря Русского
Шрифт:
— Было такое. Сейчас вроде бы сами путь нашли.
— На Дон потянуло?
— Там будет видно. Не век же в горах прятаться.
— Надумали мы ватаге помочь. Никита Афанасьевич купит вам оружия сколько надобно, одежды, провианту. Возьмешь?
— За что такая милость?
— А ты не гордись! — крикнул Беклемишев. — Кто же окромя нас вам поможет? И на Дон проводим. Если все будет слава богу, через годик, а то и ранее я к тебе погостить приеду. Примешь?
— В гости-то я тебя приму, боярин, только не забывай, что земля там вольная. А ты, поди,
— Заставлять ничего не буду. А совет, который вы просили, — дам. Может. Орду Золотую по спинке погладить, может, хана крымского обнять за шею. Придет пора и татарам за их злодеяния рассчитываться. Вот тогда и ваш черед придет. Уразумел?
— Уразумел, боярин, — радостно ответил Василько. — На Орду любой из ватажников пойдет немедля. Только скажи.
— Стало быть, сброю покупать? — спросил Чурилов.
— Покупай, Никита Афанасьевич.
— Про зятька ты, Никита, пошутил или как? — спросил посол.
— Сватов, правда, он ко мне не засылал, но знаю, што родниться со мной хочет. И я вроде бы не прочь.
— Неужто на Дон Ольгу отпустишь?
— До зимы время есть. Договориться мы еще успеем, — ответил Никита уклончиво. Потом повернулся к Соколу, строго сказал: — Иди во двор, жди, может, встретишь суженую.
…Скрипнули ворота, Василько метнул взгляд по двору и вздрогнул. Во двор вошла Ольга. Часто забилось сердце, ноги сами понесли ей навстречу.
Девушка, увидев Сокола, на миг растерялась. А в следующее мгновенье она кинулась к нему, прижалась к милому, пряча на его груди пылающее от счастья лицо.
После беседы с послом Василько стал будто другим человеком. Будто поднялся на какую-то высокую гору и мир перед ним раздвинулся. Дали, которые раньше были туманными и смутными, теперь неожиданно прояснились. Из слов посла и Никиты Василько понял, что Москва собирает и копит силы, чтобы ударить на извечных врагов Руси — ордынцев и сбросить с себя татарское иго. И ватага его для святого дела, видать, Москве очень пригодится. Плохо ли этому делу послужить! И главное, сброю посол обещал дать, казну. «А боярин хитер. Воли вашей, говорит, не тронем. Врет, поди!»
Слова купца о сватовстве и радовали и удивляли одночасно. Шутка ли — сбудется то, о чем мечталось столь много. И опять же больно круто повернул купец. Не иначе какую-то хитрость задумал…
Эти мысли волновали атамана, не давали спать всю ночь.
Для Беклемишева настала пора творить торговое посольство. Прихватив с собой Никиту Чурилова, боярин пошел к консулу во дворец и пробыл там чуть не целый день. Разговоров было много, ибо дело оказалось очень сложным.
Прошлой осенью нежданно-негаданно, ночью, в дом купца Степана Васильева ворвались фряги, связали Степанку руки и ноги, потом кинули в тюрьму. Туда же вскорости бросили Гридку Жука, избитого до полусмерти за сопротивление. К утру в крепости оказались и другие купцы, которые понаехали в Кафу из Руси. От них узнал Степанко, что товары и все добро в домах купцов фряги забрали, трех или четырех хозяев, пытавшихся оборонить себя, убили на месте. Гридка Жук так в тюрьме и помер.
Целый год томились московские гости, не зная за собой никакой вины. Тяжко терпеть неволю виновному, но вдвое тяжелее быть в полном неведении. Никто из купцов до самого последнего дня даже и не догадывался, за что посажен.
По этому-то неправому делу и встретился русский посол с консулом Кафы.
Позднее толмач Шомелька, приглашенный вызволенными из тюрьмы купцами, рассказывал в подробностях о том, как происходило посольство.
Шомелька расписывал прием послов, похвалы, коими осыпали посольство фряги, запомнил наизусть. Кто кому поклонился, кто кого возвеличил — передавал до тонкости. Но купцы люди деловые. Им суть подавай.
— Не томи мелкотой! — кричат. — О торговле что говорено было?
— Што боярин сказывал?
Шомелька подумал малость и о другом речь повел:
— …И тут боярин свет Никита Василич говорит: «Синьор консул! У нас на Руси ведомо, что народ ваш торговлю вести большой мастер. Позволь мне в этом усомниться».
— Правильно! С фрягами только так и говорить, — поддакивают купцы, — им на горло наступить надо!
— Консул, конечно, грудь колесом, — «как, мол, так— усомниться?» «А пошто пути торговые из Руси, из земли Московской затворяете? С кем вам осталось торговать, как не с нами?» «Синьор посол ошибается, — это, значит, консул говорит, — ворота нашего города всегда открыты для русских гостей».
А боярин на своем стоит. «Идучи сюда, видел я, на воротах крепости начертаны слова — «Будьте здоровы и пребывайте с богом, гости Кафы». Столь мудрый девиз мил сердцу каждого купца, одначе вам грешно, написав его, делать все по-иному. В минулом году невинно многих гостей наших у вас побили и пограбили, а Гридка Жук в застенке от побоев помер».
— Помер Гридка, царство ему небесное, — вздохнув, произнес Степанко и перекрестился. — Ну, дальше говори.
«А какая на них вина, никто не знает?» — спросил боярин. — «Как никто не знает? — консул взял со стола письмишко и говорит: — Давно через толмача Иванчу мы государю вашему про вину купцов сообщили».
«Какова их вина? — боярин опять же говорит сурово, неторопливо. — А вот какова».
Еще во время консульства Гофредо Леркари в Кафу. прибежали десять генуэзских купцов и один грек. Ходили они с караваном в Венгрию, возвращались оттуда с богатыми товарами. Однако на вашей земле вышеупомянутые купцы на переправе через Днепро подверглись нападению и были пограблены. Они вернулись в Кафу нищими и подали консулу слезную жалобу. Если синьор посол изволит прочесть — вот их письмо».
— Я то письмо читал и боярину перевел, в нем и верно была жалоба фряжских купцов на пограбление, а разбойники названы «козакос иллиус домини де Моско», что означает — подданные царя московского казаки.