У моря Русского
Шрифт:
— Купцы врут! — крикнул Степанко. — Всем ведомо, что фрягов в ту пору пограбили татары.
— И мы то знаем. Однако консул ди Кабела сказал:
«Наши купцы под присягой назвали виновными в их беде людей московских, а татар не назвали. Почему так, синьор посол?»
— А Никита Василич, не долго думая, говорит: «Верить надо разуму. Допустим, што купцы пограблены в нашей земле какими-то лиходеями. Но кафинские гости при чем?! Они, горемычные, и досе не знают о том пограблении. Умно ли ваше решение?».
«Мы за то, чтобы негоцианты наши нужды в торговле не терпели, — отвечает консул. — Подданные вашего
Тут в разговор вступил Никита Чурилов. Он спокойно испросил у боярина позволения говорить и начал: «Ваша забота о судьбе пограбленных негоциантов, синьор консул, похвальна. Но стоят ли они, неблагодарные, этой заботы? Я совсем нечаянно узнал, что они недавно отправили в Геную письмо, в котором снизошли до клеветы на вашу особу. Пишут они, будто деньги за товары им до сих пор не отданы».
При этих словах, ей-богу не вру, ди Кабела побледнел, как полотно. Не знаю, где раскопал сурожанин это письмо, но, провалиться мне на этом месте, он сразил этой вестью консула наповал. У ди Кабелы, по всему видно, рыльце в пушку…
— Прика-а-арманил и наши денежки, стервец! — не стерпев, крикнул один из купцов.
— Теперь аминь!
— Что с возу упало — пропало!
— Подождите, купцы, не торопитесь. Слушайте далее. Консул, стало быть, и бледнеет и краснеет, а Чурилов спокойненько продолжает: «Я не хочу этому верить, но написали они, будто вы эти деньги присвоили».
«Подлецы!» — крикнул консул.
«И я говорю — подлецы, — согласился Никита. — За это время переругались они промеж собой, и грек, о котором было говорено, сам мне рассказал, как его компаньоны умышленно договорились возвести поклеп на московских подданных, дабы с их земляков в Кафе потерянное воз-вернуть».
«Какие злостные клеветники и обманщики! — воскликнул ди Кабела. — Я не могу этому поверить!»
«Вот синьор Кокос тому свидетель. Говорю при нем».
«За обман будем жестоко наказывать, — гневно изрек консул и еще добавил — На евангелии клялись, презренные».
«На то воля ваша — наказывайте, — говорит боярин — одначе гостей наших из застенка надо отпустить и добро и товар вернуть».
«Люди ваши будут освобождены сегодня же. А товары вернуть, к сожалению, мы не можем. Они проданы, а деньги внесены в казну. Тут боярин Никита Василич, сверкнув очами, сказал: «Позволь, господин консул, промолвить на то государево слово». Он взял из рук писца великокняжеский наказ и стал читать: «Иоан Василич, государь всея Руси, повелел сказать твердо: людей наших ослобонить, товары ихние чтобы вы поотдавали, дороги бы купцам не затворяли. Коли ж так не учините и людям нашим товар не отдадите, ино уже не мы, а вы путь купцов затворяете. После этого мы, даст бог, и без вашей торговли проживем, а как вы, кафинцы, без торговых дорог пребудете? Вот слово Великого князя Иоана».
— Так их, жуликов голенастых, и надоть! С ними только так и говорить! — воскликнул Степанко Васильев, прослушав пересказ Шомельки.
— Молодец, великкнязь!
— Доколе им в зубы глядеть будем? — одобрительно шумели купцы.
— Вспомнил государюшко и про нас. Заступился. Неуж и теперь товары не возвернут?
— Отдадут, — уверил Шомелька. — Слушайте, — что случилось дале. Надо вам сказать, что Никита Чурилов не только мудрый, но и смелый старик. «Ведомо ли кафинцам, — сказал он, — что хан Менгли-Гирей русскому государю шерть на дружбу дал? Вижу — о сем вы не знали. Даже сей дикий народ хочет с Москвой дружбу иметь, а вы, люди торговые, мудрые, с такой обширной и богатой страной думаете жить в ссоре. Я сам торговлю веду и знаю — без выхода на Москву дела наши захиреют. Туркове пролив загородили, Кафа более половины заморских гостей лишилась. Сейчас на Москву дорогу затворяете. С кем тогда торговать-то будете?»
После сих слов консул со своими масарами вышли в другой зал на совет и не возвращались долго. Я, грешным делом, вздремнул малость, их ожидавши, а боярин с Никитой тихо промеж собой разговаривали до самого выхода хозяев. Наконец консул вошел в залу и сказал:
«Передайте вашему государю, что мы с ним отношений портить не хотим. Мы желаем, чтобы они стали более чем прекрасными. Товар купцам мы отдать не можем, ибо он продан, но его стоимость деньгами будет возвращена несколько позднее. Скажите князю Иоану — пусть шлет в Кафу караваны торговые, купцов ничем не обидим. Пожелайте князю от нашего имени доброго здоровья и счастья».
— Ну, а далее разговоры пошли пустяковые, а вскорости боярин да я с Кокосом и совсем вышли. Никита-сурожец остался еще по какому-то своему делу. Вот и все, дорогие мои.
Глава четвертая
НИЗШИЕ И БЕСПРАВНЫЕ
— В каком нам действовать порядке?
— …Сейчас же созовем народ. Восстанут все. Никто не спорит, что надо истребить тиранов.
В ТАВЕРНЕ «МУЗАРИ»
Набежала туча, обрушила на Кафу плотный, косой дождь и растаяла в небе. Не удержаться дождевой воде на городских холмах — сбегает она мутными ручейками вниз. На улицах ручейки собираются в потоки и с шумом несутся мимо крепости. Прямо под башнями овраг. Принимает он в себя грязно-желтую воду и гонит в море.
Если перейти по мосту, перекинутому через водосток, и повернуть налево, а потом чуть подняться по склону, можно увидеть широкий приземистый дом под красной черепичной крышей. У входа, поскрипывая на железном крюке, качается фонарь. Над ним на ржавых петлях голубая железная вывеска. На ней изображен бычок с непомерно большой головой и с глазами навыкат. Бычок стоит на полусогнутом хвосте и, захватив плавниками кружку, льет ее содержимое в широкий рот. Ниже рублеными готическими буквами намалевано «Музари».
«Музари» — это таверна, приют моряков, рыбаков, а также социев и стипендариев. Если у тебя есть десяток аспров в кармане, то найдешь здесь, кроме еды, все нехитрые утехи простолюдина. Вина здесь много, и оно дешево. В «Музари» можно послушать флейту, виолу и барабан, заказать жареных, вяленых, пареных и копченых бычков. Таверна построена не очень давно. Хозяин ее, Батисто, когда-то служил шкипером на корабле синьора Ачеллино. Днем таверна обычно пуста. Зато вечером она гудит, словно улей.