У нас остается Россия
Шрифт:
С. Я.: В обмен на бусы и огненную воду. Валентин, я тебе не говорил, но мне давно запал в душу твой очерк о Кяхте. В силу своей профессии я каждый старый город пре -жде всего воспринимаю в его историческом, художественном значении. Ты так удивительно подал картину прежней Кяхты и то, во что она превращается. Я по сей день всем рассказываю: а вы знаете, какие там были художественные коллекции, какие библиотеки! Что страшно? Умирают «неперспективные» деревни, но вслед за ними и процветающие города. Кяхта, потом город побольше, а там до Москвы докатится. Уже докатилось, Москву настоящую мы практически потеряли. А начинается с гибели деревни. Почему-то ни Толстому, ни Достоевскому, ни Тютчеву, при всей, как сейчас принято говорить, продвинутости их произведений и в голову не приходило посягать на основы. А вот у нас замахнулись, и с каким же высокомерием писателей
В. Р.: Все это так. Хотя на вопрос с пароходом я отвечать категорично не стал бы: оказались бы там деревенщики, не оказались. Хочется надеяться, что не оказались бы. Но, во-первых, страх был, что говорить, а перед страхом не каждый устоит. А во-вторых, пропаганда. Она работала нашими руками против нас же. Нам сегодня судить проще. Знаю, ты недавно прочитал замечательную книжку Леонида Бородина «Без выбора». Он - мой земляк, иркутянин. Когда из университета отчислили, пошел познавать жизнь и оказался в Норильске, а там ведь много заключенных работало. И вот у Бородина упрек Куняеву: как это тот, работая журналистом в Тайшете, не знал, что вокруг лагеря? Куняеву в книге немало упреков, но с этим все-таки я не согласился. И недалеко от моих мест лагеря тоже были. Но как считалось: там находятся те, кому положено находиться. Я, к примеру, о существовании русских диссидентов очень долго не подозревал. Для меня все диссиденты были на одно лицо, и лицо это было обращено на Запад.
С. Я.: Буковский, Гинзбург, Щаранский...
B. Р.: Я только в 80-х познакомился с Владимиром Осиповым, ближе сошелся с Бородиным, узнал о существовании ВСХОН, организации, озабоченной русской судьбой при коммунизме.
C. Я.: С Осиповым Володей мы учились вместе. Его забрали прямо из университета. И насколько его судьба замолчана, а ведь он отсидел больше всех. Но у нас считали диссидентом Аксенова, который благополучно уехал в Америку. Я смотрю на Осипова, на Бородина - у них потрясающие лица. Они, как учителя мои университетские, все пройдя, не сломились, сохранили костяк. Кого замалчивают в нашей пропаганде? Осипова, Бородина, Марченко, которого убили там, генерала Григоренко. Эти люди, не побоюсь громкой фразы, бились за родину, а это было невыгодно. Бородин забавно пишет, как уже в другие времена, будучи редактором журнала, оказался на каком-то приеме за одним столом с Георгием Васильевичем Свиридовым, и лидер перестройки Яковлев дважды подходил и пытался ручонку свою сунуть. Могу себе представить реакцию Бородина, с его-то сарказмом. А Свиридов прямо дал понять, что еще раз сунется - и в пятак получит.
Представь, Яковлев, который Бородина практически сажал, тянет ручонку!
B. Р.: Сажал, а потом за «своего» пытался сойти. Но мы не договорили о деревне. Вот пытаются понять, интересуются: почему Россия не Франция, или Германия, или Япония? Да потому что она стоит на этом месте. В России была совсем другая цивилизация - крестьянская, а в Европе она когда еще отмерла. Эта цивилизация и нравственность вырабатывала тот язык, которым мы гордимся и который теперь теряем. Теряем потому, что разбомбили деревню, за последние годы окончательно ее разрушили. Остались или подобия хуторов, или отдельные дома аграриев. Но крестьянин - не аграрий, он не просто сельский работник - это духовное понятие, самой землей взращенное. Как вообще можно сравнивать Россию? У кого в XX веке такая судьба: Первая мировая война, революция, Гражданская война, 15 миллионов раскулаченных и сосланных, затем война Отечественная...
C. Я.: И три миллиона сознательно убитых казаков. Три миллиона!
В. Р.: Какая же страна могла это вынести? В шестидесятые, а частично и в семидесятые годы крестьянство еще оставалось. Пусть пострадавшее, даже, может быть, генетически покалеченное, и все-таки сколько было прекрасных людей. Тех, кто с фронта пришел, и тех, кто взрастал на этой земле. Но потом постарались и их разогнать, добить деревню окончательно. Разогнали,
И то, что потускнел русский язык в литературе, тоже по тем же причинам. Литература ведь «черпает» из устного языка, а его носителем был крестьянин. Конечно, прежде всего этот язык был принадлежностью нас, писателей из деревни. Это, может быть, единственное поколение, которое привнесло в литературу целые пласты устного языка, раньше ничего подобного не происходило. Сейчас мы отходим, книжки наши то ли читаются, то ли не читаются, а новые писатели этого языка не знают. Да и деревня уже стала по-другому говорить.
С. Я.: Знаешь, Валентин, в моей библиотеке есть три особенно дорогие мне книги, все из серии «Отечество» издательства «Молодая гвардия». Это «Лад» Василия Ивановича Белова, «Пушкиногорье» Семена Степановича Гейченко и твоя книга о Сибири. Читая их, понимаешь: нет, не поставить нас на колени. Столько показано драгоценностей, которые нам Бог отпустил, а народ своими руками сотворил.
B. Р.: Особенно у Белова в «Ладе». Дивная книга.
C. Я.: Жаль, что эта серия прекращена. Вообще я очень ценю то, что делает «Молодая гвардия», Бородина вот выпустили. За последнее время у меня было два открытия человеческого мужества: Бородин с его книгой и то, что прочитал в «Известиях» об ушедшем недавно Владимире Богомолове. Кто знал, как он живет, чем живет? Потому что держался в стороне от тусовки, был неподкупен, бескомпромиссно честен. На примере этого человека можно целые классы и школы воспитывать. Как и на примере Бородина, Осипова. А нам подсовывают других -таких, которым наплевать на «ваши» проблемы, «ваши» деревенские, так сказать, заботы.
В. Р.: Они действительно богатыри, нравственные богатыри. И Осипов, и Бородин, и Богомолов. Как скала. Ветры, бури, снегопады - несмотря ни на что, стояли непоколебимо. Они и ушедшие стоят.
С. Я.: А уходят эти богатыри незамеченными. И Евгений Иванович Носов, один из величайших писателей, и Богомолов - ни строчки, как будто не было их. Когда Юрий Кузнецов умер, даже пришлось с письмом обратиться к президенту: почему нигде ни слова? Это же точки отсчета, вершины!
Валентин, знаю, ты не из тех, кто говорит о своих планах преждевременно, и не о них я. Извини, но припомним Н. Островского, которого теперь заклевали, - что еще хотелось бы сделать, чтобы не было стыдно и мучительно больно? Какой работы хочешь для себя в отпущенные судьбой и Богом годы?
В. Р.: Сейчас-то особенно не стыдно за то, что сделано. Я, кажется, нигде не покривил душой. Говорят: он не писал в 80-е, не писал в 90-е. Но эта книжка о Сибири, она же не просто так написалась. Даже Москву из конца в конец пересечь, и то усилия надо приложить. А тут поехать, да не однажды, на Ледовитый океан, или в Кяхту, в Тобольск, на Алтай. Байкал вроде рядом, но и он потребовал сил. Не про -сто ведь хотелось записать впечатления, а чтобы читалось, с пользой и вкусом читалось. Мне всегда работалось трудно, труднее некоторых других, может быть, в пять-десять раз. Вроде готовая вещь, все на месте, а чего-то нет. Красоты, цвета, изюминки какой-то. Не хватает, может быть, двухтрех слов, которые расцветили бы эту страницу. И начинаешь искать их, переписываешь. Поэтому, может быть, и читаются Кяхта, Тобольск, Байкал. Правда, глава о Байкале будет дополнена, хочется еще о нем написать. Сейчас делаю главу о Транссибе, она тоже необходима.
В 90-е годы писалось действительно немного. Но было множество интервью, статей, отзывов. Да и не хотелось писать. В какой-то момент появилось ощущение, что читателя больше нет. Он, разумеется, не исчез, но такое кругом творилось, что, казалось, не время сейчас писать красиво - надо, пиши страстно. Ну и писал страстно. Не знаю, принесло ли это пользу, думаю, все-таки принесло. Потому что когда приезжаешь куда-то в дальнюю сторонку, люди постарше, следившие тогда за газетами и журналами, многое вспоминают. Скажем, интервью с Виктором Кожемяко, которые мы делали каждый год, и не по одному, десять лет подряд. Но читатели продолжают читать. И статьи вспоминают. Вот ту, в частности, о патриотизме, за которую меня в 1991-м грязью забрасывали. Статья-то небольшая, потом уж я ее расширил, написал «Интеллигенцию и патриотизм».