У попа была граната
Шрифт:
С тех пор юноша потерял покой. Каждый день он приходил к озеру и до боли в глазах всматривался в небесную даль, ожидая прилета Лебедей, среди которых была та, которая не дает ему покоя ни ночью, ни днем.
И однажды три Лебедя прилетели снова на это озеро. Разделись и пошли купаться, а юноша взял одежду понравившейся ему девушки и спрятал у себя. Девушки вышли на берег, надели на себя белые одежды, превратились в Лебедей и улетели, а одна девушка не смогла превратиться в Лебедя, потому что никак не могла найти свою одежду.
Юноша вышел из кустов, и сказал, что
Стали они жить вместе. Девушка стала ласковой женой. Всегда заботилась о своем муже, ждала его с охоты. У них родилось и выросло одиннадцать сыновей. Они поженились и от них пошли все роды, которые живут сейчас от Забайкалья и до самых берегов Америки.
Однажды охотник перебирал свое охотничье снаряжение и нашел те белые одежды, которые он спрятал, чтобы жениться на прекрасной девушке. И девушка, да, уже не девушка, а женщина в возрасте, мать одиннадцати сыновей, бабушка сотни внуков попросила у своего мужа разрешения примерить эти одежды. И муж ей разрешил.
Женщина надела свои белые одежды, подошла к чану с водой, посмотрелась в него, взмахнула руками, превратилась в белого Лебедя, через дымоход в чуме вылетела на улицу и улетела далеко-далеко, в ту сторону, откуда прилетали белые Лебеди.
Долго ждал ее старый охотник, но так и умер, не дождавшись её.
Вот и я думаю, почему же она улетела? Значит, не дал ей охотник того, что называется домом, гнездом, которое бережет любая птица, не стал для нее необходимым ежесекундно и ежеминутно, или все же натура Лебедя пересилила ее?
Кто даст на это ответ? Нужно ли женщину все время держать взаперти и сторожить ее? Все равно она найдет свои прежние одежды и сделает так, как она захочет.
А мне кажется, что женщину надо всегда уважать и любить, и не делать никаких обид, даже если она приготовит невкусный обед. Но и женщина должна знать, что если она уйдет, то Солнце так же будет вставать утром и заходить вечером, так же будет журчать вода и цвести цветы, много цветов, и каждое утро эти цветы будут благоухать нежным ароматом, а к вечеру спрячут свои уставшие лепестки в плотные бутоны. И все эти цветы цветут только для того, чтобы их сорвал мужчина и подарил женщине.
Вот тогда эти белые одежды будут лежать на самом видном месте, напоминая о том, что в доме короля живет королева.
Как отец мой подстригался
У нас, однако, отец всегда своих сыновей сам подстригает. Подстригательное дело нехитрое: наточил нож поострее и обрезал волосы, которые длинными выросли. Если нож шибко острый, то и подбрить можно. Техника и до нас добралась, сейчас ножом не подстригают, ножницы есть, а кое-где пришли и машинки подстригательные ручные. Есть блестящие, красивые, но волосы не стригущие, фабрику называть не буду, чтобы рекламу этой фабрике не делать, а есть и те, которые не шибко блестят, но стригут все, и волосы, и нитки, и веревочки,
Суть, однако, не в этом. Поехали мы с отцом как-то в поселок. Поселок большой, на берегу моря, цивилизованный, там даже ресторан есть. Мы тоже ходили. Я так считаю, что выпить и закусить где-нибудь на завалинке намного дешевле и душевнее, чем в этом ресторане. Давай, – говорят, – раздевайся. Вообще с ума сошли, что я, совсем голый, среди людей одетых сидеть буду. Если я кухлянку сниму да останусь в своей рубахе, то им удовольствие устрою такое, что только крепким табаком и перебить можно.
Ну, про кино я тоже говорить не буду. К нам кинопередвижка приезжает. Экран натянет на мачту радиостанции и кино крутит. Хорошо, однако, сидишь, вокруг звезды, а среди звёзд люди ходят, вино пьют, танцуют, целуются, друг в друга стреляют, или акула за ними по океану гоняется, к нам во льды загоняет, чтобы лодку им поломать и подмороженных скушать. Вот страсти-то.
Вот сколько в цивилизации соблазнов, что пока доберешься до того случая, о чем я хотел рассказать, то приходится по самым злачным местам цивилизации пройтись, чтобы люди поняли ту атмосферу, в которой мы сейчас живем.
Вот и заходим мы с отцом в парикмахерскую. Хоть там, в названии, и слова не шибко хорошие слышатся, но заведение хорошее. Первое, пахнет шибко приятно. Одеколоны разные: и «Шипр», и «Красная Москва», и «Сирень», и «Кармен», и «Красный мак», и обстановка веселая. На столике журналы разные интересные до такой степени, что трудно чего-то и прочитать, но мы как люди солидные с отцом сели и стали читать. Он по-русски читать не умел, но кто поймёт, что он читать не умеет.
А тут подходит мастер и говорит:
– Следующий.
Ну, Следующего не было, поэтому пошел мой отец.
Посадили его в кресло, простынею белой накрыли, вокруг шеи завязали, и я сразу отца своего не узнал. Был человек, и нет человека. Одна голова торчит, вроде бы и знакомая, а все равно какая-то не такая.
А мастер так вежливо говорит:
– Как стричься будем, уважаемый?
Мой отец, тоже человек вежливый, и говорит:
– А ты как стричь-то умеешь?
Ну, мастер так с достоинством и говорит:
– А я по-всякому могу, и под бокс, и под полубокс, и под польку, и под канадку, и наголо. Так как вас подстричь?
И я тоже думаю, это сколько же причесок на одной голове носить можно? Вот это Мастер! И отец мой, однако, тоже так подумал. Но его отец еще учил, что если американ или русский тебе чего предлагать станет, то не хватайся за то, что он сначала говорит, а дождись конца и потом с конца и выбирай. Самое дорогое последним называют. Ну, отец и говорит Мастеру:
– Однако, давай наголо.
Мастер так отошел в сторонку, с одной стороны на отца посмотрел, потом с другой стороны на отца посмотрел, голову руками покрутил по-разному, ножничками что-то пощелкал, пудрой шею попудрил, а потом обстриг, а вернее, оболванил наголо.