У последней черты
Шрифт:
Голос был звонкий и мелодичный — женский голос.
— Я думал, здесь никто не живет, — стал оправдываться Римо. — Прошу меня извинить.
— Не надо извиняться, — печально ответила женщина. — Ко мне редко кто приходит.
— Но почему вы сидите без света?
— Я — Ма Ли. По законам Синанджу, я должна жить в темноте, чтобы никого не обидеть своим уродством.
— О, — протянул Римо.
Теперь он видел ее — неясную фигурку в желтом платье. Верх традиционного наряда был из белой воздушной ткани. Одной рукой она прикрывала лицо, а другой нащупывала что-то в кармане. Когда она убрала руки от лица, то оказалась в густой вуали, за которой поблескивали влажным блеском глаза. Римо стало жаль девушку. Она, наверное, чем-то изуродована.
— Простите, что доставил вам неудобство, Ма Ли, — сказал Римо тихо. — Я просто хотел где-нибудь отдохнуть. — И он двинулся к двери.
— Нет! — Ма Ли протянула к нему руки. — Не уходите так сразу. Я слышу, в деревне идет праздник. Расскажите мне, что там происходит?
— Вернулся Мастер Синанджу.
— Это хорошая новость. Он так долго путешествовал по дальним странам.
— Да, но он умирает, — добавил Римо.
— Даже самый могучий прибой когда-то отступает, — кротко проговорила Ма Ли. — И все же вы правы: возвращение в море навевает грусть.
По ее голосу можно было догадаться, что девушка глубоко взволнована.
Римо впервые в Синанджу слышал, чтобы в отношении Чиуна кто-то проявлял подлинно человеческие чувства.
— Вам его жаль? — спросил он.
— Мастер Синанджу — это свеча, осветившая мир задолго до появления великого короля-воина Ончжо, который возвел первый в Корее замок, — задумчиво произнесла Ма Ли. — Грустно, что он умрет без наследника. Это разобьет ему сердце.
— Я — его наследник, — сказал Римо.
— Вы? Но ваш голос мне не знаком. Вы не из Синанджу.
— Да, я не из этой деревни, — согласился Римо. — Но я принадлежу к Синанджу. Чиун сделал меня таким.
— Это хорошо, — сказала Ма Ли. — Традиции надо соблюдать. По крайней мере, некоторые. — И она безотчетно коснулась вуали.
— Вы живете одна? — спросил Римо.
— Родители умерли, когда я была еще совсем маленькой. Я их даже не помню. У меня никого нет. Мужчины меня не любят из-за моего уродства. Они называют меня Безобразная Ма Ли.
— Голос у вас очень приятный, — промолвил Римо, не зная, что еще сказать.
По американским понятиям, даже нормальные женщины в этом селении красотой не блистали. Какая же тогда эта Ма Ли? Как Квазимодо — и взглянуть страшно?
— Спасибо вам, — просто ответила Ма Ли. — Как приятно говорить с добрым человеком.
Римо буркнул в ответ:
— Я вас понимаю. Здесь не принято проявлять сострадание.
— Люди таковы, какие они есть.
— Я ведь тоже сирота, — вдруг выпалил Римо, сам не зная зачем.
— Это ужасно — жить одному.
Римо кивнул. В комнате воцарилось молчание. Римо чувствовал себя, как школьник, впервые пришедший на танцы, когда не знаешь, что делать и что говорить.
— Не хотите ли чаю? — застенчиво произнесла Ма Ли.
— Это было бы чудесно, — ответил Римо.
Ма Ли поднялась. Римо заметил, что при маленьком росте она неплохо сложена. Большинство женщин в Синанджу были коренасты, как эскимоски. Ма Ли же оказалась стройной и изящной. Римо уловил запах ее тела, и он показался на удивление приятным.
В углу комнаты помещалась маленькая угольная печка — непременный атрибут корейского дома. Ма Ли высекла кремнем огонь и разожгла очаг.
Римо молча следил за ее ловкими движениями. От него не укрылась грациозность и изящная осанка девушки. Что бы ни было у нее с лицом, но фигурка у нее стройна, как ива.
Вода закипела, и Ма Ли заварила чай в зеленом с голубым керамическом чайнике, после чего поставила на стол две пиалы с таким же узором, похожие на те, что Римо много раз видел в китайских ресторанчиках, только с более изысканной росписью.
— Как красиво, — сказал он.
— Это селадон, разновидность фарфора, — пояснила Ма Ли. — Эта посуда не имеет цены. Чайник выполнен в форме черепахи, которая для нас олицетворяет долгую жизнь.
— Что? Ах да, чайник, — смущенно спохватился Римо.
— Ну да. А вы что имели в виду?
Римо не ответил. Он говорил совсем не про чайник. Он и сам не мог бы сказать, что он имел в виду. Слова вырвались у него непроизвольно.
Ма Ли наполнила пиалу чаем и протянула Римо. При этом она едва заметно коснулась ладони Римо, отчего по его руке побежала дрожь, заставив инстинктивно поежиться.
В самом ее присутствии было что-то волнующее. И в то же время успокаивающее. Огонь очага мягко освещал убранство дома. Отбрасываемые на стены тени навевали мысли о безопасности и надежности.
А может, Ма Ли — корейская колдунья? — неожиданно подумалось Римо.
— Пейте, — сказала девушка.
— Ах да.
Римо сделал глоток и украдкой взглянул на Ма Ли. Та наклонилась, чтобы Римо не видел ее лица, когда она станет пить. В глазах девушки отражался свет огня, и Римо вдруг ощутил горячее желание заглянуть под эту интригующую вуаль.
Повинуясь порыву, он нагнулся и приготовился снять покров с лица девушки.
Ма Ли угадала его намерение и вся напряглась, но, как ни странно, рук Римо не отвела.
И тут раздался стук в дверь.
Окна были закрыты ставнями, и ничего нельзя было разглядеть.
Сэмми Ки поискал хоть какую-нибудь щель в стене, но безрезультатно.
Он уже частично добыл то, за чем его послали в Синанджу. Он записал на пленку публичное признание Мастера Синанджу в том, что он работал на Соединенные Штаты, а также подробный отчет о деятельности тайной организации американского правительства под названием КЮРЕ. На какое-то мгновение к Сэмми вернулся наполовину забытый журналистский азарт. Это будет репортаж века! Любая телекомпания выложит за этот материал кругленькую сумму.