У последней границы
Шрифт:
Он сделал маленькую паузу и стал покручивать свои мокрые усы. Между пароходом и невидимыми еще вершинами гор появился первый розовый луч солнца, пробившийся сквозь туман.
— После этого я раз пять еще натыкался на золото и снова вылетал в трубу, — продолжал «Горячка»с оттенком гордости. — И теперь я опять сижу без гроша!
— Я это знаю, — сочувственно промолвил Алан.
— Меня начисто обобрали в Сиэтле и в Фриско. — Смит усмехнулся, весело потирая руки. — А потом они купили мне билет до Нома. Очень мило с их стороны, не правда ли? Они поступили как нельзя приличнее. Я знал, что Копф — душа-парень. Вот почему я доверил ему свои денежки. Не его вина, что он потерял их.
— Конечно, — согласился Алан.
— Мне почти что жалко, что я пострелял в него. Право, жалко.
— Вы убили его?
— Не совсем. Я только отстрелил ему одно ухо в притоне китайца Галерана. На память, так сказать. Очень жалка Я не подумал тогда, как любезно это было с его стороны купить мне билет до Нома. Я выпустил в него пулю под горячую руку. Он мне оказал услугу, Алан, тем, что обчистил меня. Право слово, большую услугу! Никогда не осознаешь, как свободно, легко и хорошо у тебя на душе, пока не вылетишь в трубу.
Его забавное, заросшее волосами и в то же время почти детское лицо озарилось улыбкой. Но вдруг он заметил суровое выражение в глазах и в складках рта Алана. Тогда он схватил его руку и сжал ее.
— Я серьезно говорю, Алан! — заявил он. — И потому-то я и говорю, что деньги — дура! Не от швыряния деньгами чувствую я себя счастливым, а от добывания их, то есть золота, из гор. Вот отчего кровь быстрее начинает переливаться в моих жилах! А уж как найду золото, так не могу придумать, что с ним делать. И опять мне хочется от него отделаться. Если я этого не сделаю, то непременно обленюсь, разжирею, и тогда какой-нибудь новомодный врач будет оперировать меня, и я помру. Там, в Фриско, много таких операций делают, Алан. Однажды у меня в боку закололо, так они хотели уже что-то вырезать у меня из нутра. Подумайте, что может случиться с человеком, когда у него водятся деньги!
— Вы это все серьезно говорите?
— Клянусь вам, Алан! Я страдаю, когда не вижу открытого неба, гор и того желтого металла, который останется моим верным товарищем до гроба. В Номе найдется кто-нибудь, кто снабдит меня припасами и инструментами.
— Нет, не найдется, — внезапно произнес Алан. — Если только я сумею помешать этому. Слушайте, «Горячка»: вы нужны мне. Вы нужны мне там, в Эндикоттских горах. У меня там есть десять тысяч оленей. Там — Ничья Земля, и мы сможем делать все, что нам заблагорассудится. Я не гонюсь за золотом. Я стремлюсь к другому. Но мне думается, что хребты Эндикоттских гор полны вашего желтого товарища. Это новая неизведанная страна. Вы ее никогда не видели. Кто знает, что там можно найти. Пойдете вы со мною?
В глазах «Горячки» погас прежний веселый огонек. Он уставился на Алана.
— Пойду ли я? Алан, это то же, что спросить, станет ли щенок сосать свою мать? Испытайте меня. Берите меня. Повторите все сначала!
Мужчины обменялись крепким рукопожатием. Алан с улыбкой показал на восток. Последние обрывки тумана быстро исчезали. Гребни скалистых хребтов Аляски поднимались на фоне голубого безоблачного неба. Утреннее солнце окрасило в розовый и золотистый цвета их снежные вершины. «Горячка» Смит устремил взор на восток и тоже кивнул головой. Слова были излишни. Они понимали друг друга. В крепком рукопожатии каждый из них почувствовал трепет той жизни, которую оба любили.
Глава V
Завтрак уже подходил к концу, когда Алан вошел в столовую. За столом оставалось только два свободных места. Одно — его, другое принадлежало Мэри Стэндиш. В этом странном совпадении было нечто такое, что невольно вызывало подозрение, и это поразило Алана. Он сел и кивнул головой молодому инженеру; его глаза заблестели веселым огоньком при виде Алана. Выражение его лица было одновременно и завистливое и обличающее; и Алан был уверен, что молодой человек, сам того не подозревая, выдает свои чувства. Алан с особенным удовольствием ел грейпфрут под влиянием мыслей, вызванных этим обстоятельством. Он вспомнил имя молодого инженера: его звали Токер. Это был атлетически сложенный юноша с открытым и приятным лицом. Дурак и тот догадался бы о том, что говорил себе Алан: Токер не просто интересовался Мэри Стэндиш — он был в нее влюблен. Алан решил, что как только представится случай, он исправит злополучное размещение за столом и познакомит Токера с мисс Стэндиш. Это, несомненно, снимет с него некоторую долю обязанностей, невольно взятых им на себя.
Так пытался он заставить себя думать, но вопреки принятому решению он не мог выбросить ни на минутку из головы того факта, что стул напротив него пуст. Эта мысль упорно не покидала Алана даже тогда, когда многие повставали из-за стола, и их стулья освободились. Его внимание по-прежнему привлекал только один стул — как раз напротив. До сегодняшнего утра этот стул ничем не отличался от прочих стульев, но теперь он раздражал его, так как постоянно напоминал о минувшем вечере и о ночной встрече Мэри Стэндиш с агентом Грэйхама Росландом, а это воспоминание не доставляло Алану никакого удовольствия.
Он остался последним за столом. Токер сидел до тех пор, пока не потерял окончательно надежду увидеть Мэри Стэндиш; он встал вместе с двумя своими приятелями. Последние уже успели выйти за дверь столовой, как вдруг молодой инженер задержался. Алан, наблюдавший за ним, увидел внезапную перемену в его лице. Через секунду все объяснилось: в комнату вошла Мэри Стэндиш. Она прошла мимо Токера, очевидно, не заметив его, и, усевшись за стол, холодно кивнула Алану. Она была очень бледна; на ее лице не осталось и следа от вчерашнего румянца. Когда она слегка склонила голову и поправила свое платье, сноп солнечного света заиграл в ее волосах; Алан еще смотрел на них, когда Мэри Стэндиш подняла голову. Ее холодно-прекрасные глаза смотрели прямо и не выражали ни малейшего замешательства. Что-то внутри Алана отозвалось на их красоту. Как-то не верилось, чтобы человек с такими глазами мог принимать участие в хитрости и обмане, и тем не менее у него были неоспоримые доказательства. Если бы они, по крайней мере, не смотрели так прямо, если бы в них можно было заметить тень раскаяния, Алан нашел бы для нее извинение. Его пальцы коснулись ее носового платка, лежавшего у него в кармане.
— Вы хорошо выспались, мисс Стэндиш? — вежливо спросил он.
— Я совсем не спала, — ответила она так чистосердечно, что его уверенность немного поколебалась. — Я пыталась пудрой скрыть темные круги под глазами. Но боюсь, что мне это не удалось. Не это ли послужило причиной вашего вопроса?
Он зажал платок в руке.
— Сегодня я вижу вас впервые за завтраком. Я счел это признаком того, что вы хорошо спали. Это не ваше, мисс Стэндиш?
Он следил за выражением ее лица, когда она взяла из его рук скомканный кусочек батиста. Но она сейчас же улыбнулась. И ее улыбка не была деланная — она чисто по-женски выражала удовольствие. Алан был разочарован оттого, что не подметил в ее лице признаков смущения.
— Это мой платок, мистер Холт. Где вы его нашли?
— У дверей моей каюты, вскоре после полуночи.
Алан был почти груб своим подчеркиванием деталей. Он ожидал хоть какой-нибудь реакции, но таковой не последовало, если не считать того, что улыбка несколько дольше играла на ее губах, а в ясной синеве ее глаз загорелся веселый огонек. Ее спокойный взгляд выражал невинность ребенка, и, глядя на нее, Алан действительно думал о ребенке, об исключительно красивом ребенке. В этот момент он так живо почувствовал всю необоснованность своих размышлений о ней, что поспешил встать из-за стола с холодным поклоном.