У Пресноводья дуб зеленый…

Трускиновская Далия Мейеровна

– Это же – мелиоратор! – зашипел Коська. – Слезай немедленно! А то дядьку Антипа позову!

Матерый водяной Антип законы знал и пользовался ими часто – возможно, зная за собой медлительность и тугодумие, он предпочитал применять к делу готовое решение, а не самому в каждом случае умишко напрягать. Застав младшую дочку на заборе с человеком, он бы только рукой махнул – имеет право! Но Коська в эту минуту честно забыл о законном праве Уклейки на баловство и помнил только про мелиораторов.

Уклейка от такой злобы даже растерялась. Она оттолкнула

Родриго и спрыгнула с забора.

– Ты чего? – парень, еле удержавшись, повернулся к Коське с Уклейкой, желая сказать что-нибудь этакое, но онемел.

В тусклом свете привратного фонаря он наконец-то разглядел Уклейкины ноги.

– Э-э!.. Э-э-э!.. – с таким вот блеяньем Родриго выставил перед собой дрожащую правую руку ладонью вперед. Но Уклейке было не до него – упершись руками в бока, словно матерая и толстая водяница, она открыла девичий свой ротик и обдала Коську градом обвинений.

– Ты чего ж это, змеиная твоя душа, за девками подглядываешь? Ты себе невесту заведи – за ней и подглядывай! Ты что же это подкрадываешься и орешь? Хочешь, чтобы я с перепугу свалилась? Ты вот невесту себе заведи, на нее и ори! Да кто за тебя за такого пойдет!

– Так мелиоратор же!

– Так что – уже и не поцелуйся?!

– С мелиоратором?!

– Ребята, вы чего это?! – наконец срывающимся голосом выкрикнул Родриго. – Какой я вам мелиоратор? Сами вы – мелиораторы!

Такого обвинения Коська с Уклейкой не ожидали. Уклейка прикрыла рот ладошкой, но все равно ее фырканье получилось громким, а Коська понял, что его смертельно оскорбили.

– Ну, вот что, – вспомнив, как решали мужские споры на болоте, он приосанился. – Я – Касьян, матерый водяной, от Прокопия и Красноперки, а Прокопий – от Лукьяна! А ты кто такой и от кого род ведешь? Назовись, а тогда силой меряться будем.

– Родриго я, Ивановс!

– Иванов, что ли? От Ивана род ведешь? – переспросил Коська.

– Нет, Ивановс, – делая отчетливое ударение на первом слоге, отвечал чернолицый парень.

– А род от кого? Отца-мать назвать можешь?

– От Мугумбе Квамба и Астриды Ивановой…

– Ой!.. – только и сказала Уклейка.

– Мугумбе Квамба из Камеруна, он тут учился, а потом обратно в Камерун уехал, – добавил Родриго. – А я в него, поэтому черный. А мама здешняя…

– От кого? – безжалостно продолжил допрос Коська.

– От Николая Иванова и Дзинтры Криеване…

– Он не мелиоратор! – убежденно сказала Уклейка. – Видишь – свой род знает, а ты про них сам говорит, что какие-то безродные.

– Они всякие бывают… Вспомнил! У них же еще национальность должна быть!

– Ну вот, а у него – нет! – Уклейка, как умела, вступилась за дружка, однако Родриго Ивановсу такая доброта не понравилась.

– Есть у меня национальность!

– И какая? – не совсем представляя себе смысл слова, строго спросил Коська.

– Я – титульная нация! – гордо сказал чернокожий Родриго и на всякий случай добавил: – По матери!

– По матери? – переспросил

Коська. Мир мелиораторов, уже утвердившийся в его голове, обогащался какими-то непонятными приметами и свойствами. Но если Камерун все еще оставался загадкой, то посылов по матери водяной наслушался – этим немало грешили болотные черти, особенно когда лаялись из-за межи с водяными.

– По матери! – подтвердил Родриго.

– И кто же это ее – по матери?

– Кого – ее?

– Титульную нацию!

Собеседники уставились друг на дружку: Родриго – с ужасом, а Коська – с надеждой на вразумительный ответ. В этот миг они уже не помнили, из-за чего сцепились, тем более, что Уклейка молчала.

– Закурить не найдется? – раздался негромкий, в меру прокуренный голосок.

Все трое тут же обернулись и увидели болотного черта Янку.

– Закурить, спрашиваю, нет ли? – он обращался исключительно к Родриго, но ответил ему Коська.

– Там что – уже кончилось?

– Перерыв устроили. Все хлорки нахлебались, сопли текут, чих на мужиков напал, – объяснил Янка. – Так не будет сигаретки, что ли?

Родриго воззрился на него, открывая и закрывая рот, как рыба на песке. И это – при виде Янки, который считался среди своих чертом-недомерком, был ростом с человеческого мальчишку лет четырнадцати, а что бы с ним сделалось, если бы заявился матерый болотный черт Гунча, который, выпрямив ноги, мог стать вровень даже с водяным Антипом? Так подумал Коська, совершенно не учитывая особенностей Янкиной мордочки, к которой он с детства привык. А человека непривычного эта возникающая из мрака личность, покрытая редкой щетинкой, с умными человечьими глазами и почти свиным пятачком, могла и навеки заикой оставить.

– У вас тут что? Хеллоуин? – наконец догадался спросить он.

– Нет, мы всегда такие, – успокоил его Янка. – Вот ты – человек, они – водяные, я – болотный черт, ну и что? Сегодня ты мне сигаретку, завтра я тебе сигаретку…

Парень, тряся головой, как будто надеясь вытряхнуть оттуда морок, достал пачку и зажигалку, болотный черт протянул шерстяную лапку, поблагодарил, прикурил и с наслаждением затянулся.

– Трубку дома забыл, – пожаловался он. – Да и какой на болоте табак? Горе, а не табак.

– Ну а что решили-то? – допытывался Коська.

– Прочихаться решили. Доклад одобрили, из-за обращения лаются, потом дудут декларацию о демелиорации принимать. А тут еще этот ваш Епишка…

– Епифан, – хмуро поправил Коська, уже догадываясь, что выживший из ума дед опять чего-то учудил.

Водяной Епифан был позван на сплыв, потому что на своем болотце и в своей волости был единственным, а требовалось собрать представителей всех волостей. Жил он на свете незнамо сколько лет и сделался до нелепости жалостлив. Водяные неоднократно предлагали ему перебираться к родне и жить под присмотром большого семейства, а на освободившееся болотце отправить кого-то из недавно заматеревших молодых, но дед не соглашался.