У птенцов подрастают крылья
Шрифт:
— Вы знаете, ребятки… — неожиданно воскликнул Николай Дмитриевич, как будто его поразила какая-то нежданная мысль. — Вы знаете, что на некоторые картины нужно не только глядеть… — Он сделал паузу и закончил: — Их слушать нужно, да, именно слушать. Глядите на эту картину, вглядитесь в нее хорошенько, вглядитесь и вслушайтесь, — Николай Дмитриевич так и замер, будто действительно прислушиваясь к чему-то. — Слышите, слышите, как раскричались грачи на березах? Они строят гнезда, ссорятся из-за них. Ишь как орут! А это колокол ударил, надтреснутый, старенький колокол. Звонит монотонно, протяжно.
И вдруг мне почудилось, что я и впрямь слышу и звон колокола, и шлепающие шаги по раскисшему, пропитанному водой снегу, и громкие, по-весеннему радостные крики грачей. Я мельком взглянул на лица ребят. Все притихли, все вслушивались, и, наверное, многие слышали то же, что и я.
Николай Дмитриевич помолчал. Прошелся раз-другой по классу, потом продолжал:
— В этом великая сила искусства, настоящего, большого искусства. Оно захватывает нас, заставляет переживать то же, что переживал сам художник.
— А что еще нарисовал Саврасов, какие картины? — спросили ребята.
— Он, рисовал почти исключительно пейзажи, родную природу. Немного он нарисовал… — с грустью ответил Николай Дмитриевич, — немного. Заболел он, спился и погиб. Умер в нищете, всеми забытый, в какой-то больнице для бедных. Вот как кончил свою жизнь один из талантливейших русских людей, людей искусства. — Николай Дмитриевич в волнении опять зашагал по классу. — Э, да разве он один?! А Мусоргский — гениальный Мусоргский, композитор, творец «Бориса Годунова», «Хованщины»… Тоже ведь спился и тоже умер в нищете, в больнице для бедных, для разных безродных стариков и старух. Страшная была жизнь. Люди с такой душой не могли ее вынести, не могли мириться с этой жизнью, уходили в кабак, чтобы не смотреть, не слушать, залить горе вином… Ну, это уж иная тема, — как бы опомнившись, сказал Николай Дмитриевич, — а мы с вами сейчас про живопись толкуем. Оказывается, картина совсем не мертвая, не немая. Она говорит, даже поет.
Николай Дмитриевич подошел к столу, порылся в своей папке.
— Есть еще картина, которую обязательно нужно слушать. И называется даже «Вечерний звон».
Николай Дмитриевич показал нам картину: летний вечер, тихий, светлый. В небе легкие, едва тронутые румянцем облака. Река совсем застыла в зеленых берегах, не дрогнет, не шелохнется. А за рекой — белые главы монастыря, освещенные мягким вечерним светом. Смотришь и действительно слышишь, как звонят к вечерней службе колокола. Именно про эту картину, наверное, и поется:
Вечерний звон, вечерний звон, Как много дум наводит он…— Эту картину написал самый тонкий, самый замечательный певец русской природы — Левитан, — с глубоким уважением промолвил Николай Дмитриевич. — Левитан был учеником Саврасова, его любимым учеником и другом Чехова. В своих картинах он выразил то же грустное раздумье о жизни, что и Чехов в своих рассказах. Недаром же в Ялте в домике Чехова над его камином — картина Левитана. Сумерки,
Резкий звонок колокольчика прервал Николая Дмитриевича.
— Ну вот и урок кончился, — как бы сам очнувшись от своих мыслей, сказал учитель. — Вот мы чуть-чуть и познакомились с искусством живописи. Но заниматься живописью — это не только слушать, а, в первую очередь, действовать: рисовать и писать. В следующий раз пойдем с вами куда-нибудь на речку или в лес и попробуем собственные силы. Неважно получится — не беда, не обязательно стать художниками, это не всем дано. Не у каждого есть к тому способности. Но научиться видеть, чувствовать и любить все красивое в жизни и, пожалуй, прежде всего природу — это сможет каждый из вас, каждый, кто только захочет.
— Хотим, все хотим! — загалдели ребята. — Николай Дмитриевич, когда пойдем в лес, на речку?
— Погодите, погодите немного. Вот составим расписание занятий и пойдем.
— Вот это да! — восторженно сказал, подходя к нам, Толя Латин. — Говорит, точно картину рисует, прямо все видишь, как наяву. А про грачей-то как здорово! Мне и впрямь показалось, что они за окном орут. Колдун, да и только! — одобрительно закончил он.
ТВОРЧЕСКАЯ КОМИССИЯ ПРИСТУПАЕТ К РАБОТЕ
Больше уроков в этот день не оказалось, и мы все трое уселись в уголке класса и начали обсуждать будущие живые картины. Урок Николая Дмитриевича оказался как нельзя более кстати; он подстегнул нашу фантазию.
Я предложил: «Мороз, Красный нос», «Дедушка Мазай и зайцы» и сценку с Джеком из «Крестьянских детей». Толя сказал, что все он нарисует в точности, что все это для него плевое дело. Лева усомнился.
— Уж очень сложная декорация, — сказал он, — зимний лес в одном случае, а в другом — разлив реки. Очень трудно это сделать. А я вот предлагаю что-нибудь из Гоголя. Ну, хоть как Пацюк ест вареники и они сами к нему в рот скачут.
— А как же сделать, чтобы скакали? — заинтересовались мы с Толей.
— Очень просто. Сделать вареники из мягкого хлеба, обвязать ниточками. Дергай за них — вот вареники и поскачут, куда надо.
— Но ведь все увидят, что вареники на ниточках привязаны, — сказал Толя.
— Нет, не увидят, — возразил Лева. — Для этого сзади на сцене нужно черный платок какой-нибудь натянуть или черный экран поставить. На черном фоне черная нитка совсем незаметна, а белый вареник хорошо будет виден.
— Отлично придумал! — одобрил Толя.
Мне тоже такая картина очень понравилась. Я только боялся, как бы тот, кто за сценой будет управлять варениками, не запутался бы в нитках. Вдруг вареник выскочит да повиснет в воздухе, придется тогда самому Пацюку за ним скакать.
Но Лева успокоил меня:
— Уж этого не бойся. Управлять варениками я сам буду. Мы дома часто теневой театр устраиваем, с паяцами на ниточках. Они у нас так лихо пляшут! И никогда ничего не путается. Поаккуратней сделай, вот и все.