У птенцов подрастают крылья
Шрифт:
— Да куда же вы так торопитесь? — удивилась мама, видя, что мы с Сережей сидим за столом как на иголках.
Мы объяснили, в чем дело.
— Ах, вон оно что… — улыбнулась мама. — А я-то уж думала, что на занятия так спешите.
— Какие там еще занятия!.. — махнул я рукой.
— То есть как это — какие? — удивилась мама. — Да ведь школа на то и существует, чтобы в ней учиться, а не дрова пилить и не спектакли ставить.
— То старая школа, а то новая, революционная, — пояснил Сережа. — Это дело совсем
— Так что же, в этой новой школе и учиться, значит, не надо?
— Надо, только по-новому, ближе к жизни, — вмешался я. — Вот мы сегодня дрова заготовляли, а другие ребята полы мыли, стенки вытирали.
— Но ведь для этого уборщицу можно позвать, чтобы пол вымыть, — не сдавалась мама. — Какое же это ученье?
— Это приучение к труду, — пояснил я. — А вот сейчас мы идем на собрание, будем обсуждать, какой вечер или спектакль устроить в честь начала учебного года. Потом готовиться к нему будем, роли разучивать, кто петь, кто танцевать…
— Позвольте, а учиться-то вы собираетесь или совсем нет? — забеспокоилась мама. — Может, лучше все-таки я к Елизавете Александровне схожу, попрошу, чтобы она вас еще годок поучила?
— Что ж, ты хочешь, чтобы на нас пальцем показывали? — возмутился я. — Все ребята будут в революционную школу ходить, по-новому обучаться, а мы одни, как глупенькие, у бабки Лизихи.
— Уж я сама не знаю, что лучше, — покачала мама головой. — Ничего не пойму: то дрова пилят, то спектакль готовят… Какое же тут ученье?
Мы с Сережей решили больше не поддерживать этот весьма невыгодный для нас разговор. Поскорее поели и побежали в училище.
— Ты с матерью-то язык не распускай, — сказал по дороге Сережа. — Сам видишь: школа что надо, не прежняя гимназия — свобода! А родители разве поймут это! Им все чтобы по старинке: закон божий да таблицу умножения…
Я был с этим вполне согласен и твердо решил впредь быть в разговорах с мамой и Михалычем поосторожнее. А то и вправду, чего доброго, еще запрячут опять к бабке Лизихе…
Подходя к школе, я вдруг услышал что-то необыкновенное. Мне показалось, что из окон раздается веселая музыка. Быть не может! Мы вбежали в коридор. Так и есть.
В конце коридора стоял стол, очевидно из класса, а на столе восседал, взгромоздившись на табуретку, уже знакомый мне паренек в гимназической курточке. Он лихо растягивал гармошку, и по всей школе разносился вальс «Оборванные струны». Под звуки плавного вальса посреди коридора кружилось несколько пар.
Танцевали какие-то девушки; верно, в гости к нам пришли. Мальчишки жались по углам. Одни танцевать не умели, а другие стеснялись осрамиться при такой многочисленной публике. Сережа опять куда-то исчез.
В следующие дни я скоро догадался, что его интересовал не предстоящий вечер, а совсем иное, и это иное были барышни, тот самый «амур», о котором он в первый
Меня же, наоборот, сразу заинтересовала самая идея устройства школьного праздничного вечера. Не знаю, может, последние годы, учась в гимназии, Сережа присутствовал или даже, быть может, участвовал в подобных празднествах, по для меня, не видавшего ничего, кроме бабки Лизихи с ее колотушками, вечной зубрежкой и руганью, — для меня устройство праздничного вечера казалось чем-то сказочно прекрасным.
Потанцевав немножко и попев хором песни, которые только что тогда появились: «Смело, товарищи, в ногу», «Вихри враждебные» и т. д., мы перешли к самому главному. Все, кто хотел участвовать в устройстве праздничного вечера, перешли из коридора в пустой класс, расселись на партах, на подоконниках и принялись обсуждать. В общем, никто толком не представлял, что и как устраивать.
Одни предлагали просто организовать вечер с танцами. За это предложение высказались наши гости — девушки. Но ребята, не умевшие танцевать, его решительно отвергли. Потом кто-то предложил сыграть спектакль, да посмешнее.
— А какую пьесу? Где декорации взять? Кто научит, как играть?
И это предложение было отклонено.
Вдруг мне пришла в голову мысль: «А что, если устроить живые картины?» Помню, мама мне рассказывала, что раньше, когда она была еще молодая, такие картины устраивались в земстве на вечерах. Я предложил.
— Ну тебя с твоими картинами! — крикнул кто-то из ребят. — Кто их рисовать-то будет, да еще оживлять потом?!
— Их ни рисовать, ни оживлять не нужно! — волновался я, желая рассказать товарищам свою идею. — Мы сами нарядимся и изобразим картину. Ее можно бенгальским огнем осветить, будет очень красиво. Так и раньше на вечерах устраивали.
— Что же, попробовать можно, — поддержал меня все тот же гимназист с гармошкой. — Тебя как звать? — спросил он. — Юра? Ну, а меня Толя Латин… Будем знакомы.
— А какие же картинки мы покажем? — поинтересовался мой сосед, худенький, невзрачный с виду мальчик.
— Да это придумать надо, сразу так не придумаешь, — ответил я.
— Отлично, — решил Толя. — Один номер есть — живые картины. А какие — это поручим придумать творческой комиссии. Поручите это дело мне, ему, — он ткнул в меня, — и ему, — ткнул пальцем в моего соседа.
— А как же с декорациями для картин быть? — задал кто-то весьма существенный вопрос.
— Это плевое дело, — ответил Толя, — краски у меня есть. Я вам любую декорацию нарисую. Хошь город, хошь лес, что только захотите.
— А на чем же их рисовать?
— Вот на чем рисовать — это, правда, вопрос существенный. — Толя на секунду задумался и вдруг хлопнул себя по лбу. — Идея! Видели в учительской географические карты?
— Ну видали, и что же?