У реки Смородины
Шрифт:
Сделали привал у ручья, пожевали рассыпчатого сыра, запили прозрачной водицей. Чиста была местная вода и сладка, не чета водопроводной отраве из нашего мира.
Сытость поднимает настроение. И спустя несколько минут Егор уже шагал чуть ли не быстрее Ивана и напевал старую песенку:
– Миллион, миллион, миллион алых роз…
– Итого три миллиона, – подвел черту Старшой.
– Я вот что думаю… – начал Емельянов-младший.
– Ты мне это брось! – притворно сострожился Иван. – Не твое это дело – думать!
– Ну
– Немудрено. Ты головенку-то свою в зеркале видел? – отмочил каравай.
– А пендаля? – надулся ефрейтор.
Старшой почесал нос, маскируя улыбку. Вроде, нельзя над братом потешаться, да колобок метко его поддел.
– Я думаю, тебе, Егор, незачем всей этой мистикой страдать. Я вот бросил уже. Как нас учили коммунистические материалисты? Объективная реальность дана нам через субъективные ощущения. Ну, такова объективная местная реальность. Теперь главное не свинтиться с катушек.
Младшему Емельянову, парню упертому, не нравилось, когда его отговаривали думать и вообще намекали на отсутствие таланта к этому виду деятельности. Егор начинал заводиться и, ясное дело, выставлял себя еще большим кретином. Вот и сейчас он полез в бутылку и изрек:
– Я не хочу с тобой полимеризировать, но ты не прав.
– Полимеризировать?! – Иван расхохотался. – Полемизировать, братан, полемизировать. Ладно, не обижайся. Давай просто принимать все как есть.
Здоровяк-ефрейтор принялся дуться, а Старшой разговорился с Хлебороботом.
– Мы с вами движемся в сторону полуночи, – тоном заправского экскурсовода вещал колобок. – Рано или поздно мы попадем в Легендоград. Именно там последние три века находится знаменитый Бояндекс Вещий. В древней летописи он так и упоминается:
Бояндекс Вещий,
аще кому хотяше песнь творити,
то растекашется мысью по древу,
серым волком по земли,
шизым орлом под облакы.
– Шизым? Сумасшедшим, что ли? – потребовал уточнений Иван.
– Сам ты сумасшедший, – ответил каравай. – Сизым, значит. Белкой по дереву, волком по земле, орлом в облаках. Это летописец для красоты навернул.
– Да понятно, что для красоты. Дальше что?
– Про загадочный и угрюмый Легендоград я вам после поведаю, про Бояндекса тоже. Нынче важно дорогу выбрать. Из Тянитолкаева в Легендоград пролегают два пути. Прямоезжий и окружной. Всегда так бывает, мои развеселые богатыри. Прямоезжий заброшен и глух, а кружная дорога обжита и благоустроена. Что ни деревенька, то трактир. Купцы да странники по ней ходят, хотя она на целый день длиннее. Трое суток идти. А коли напрямки, то в два дня уложимся.
Колобок замолчал, явно поджидая, когда ему зададут вопрос, дескать, почему забыт короткий путь. Но Егор не собирался вступать в беседу, а лукавый Иван решил взять каравая на слабо. И Хлеборобот не выдержал:
– Вам что, не любопытно, отчего народ в обход ездит, а не напрямки?
Старшой нарочито зевнул послаще, не сбавляя шага, и ответил:
– Неужели там может быть что-нибудь интересное?
– Еще бы! – воскликнул колобок, перескакивая через ямку. – Там Соловей-разбойник сидит.
– Так разве его Илья Муромец не зашиб? – спросил Иван.
– О! Вспомнил, – усмехнулся хлебец. – Давнишние дела. С тех пор несколько Соловьев было. Они же размножаются. Я, когда в Тянитолкаев катился, окружную выбрал.
– Ну и мы умничать не будем, – сказал Старшой.
– Точно, – нарушил обет молчания Егор. – Пойдем по короткой. Избавим землю от врага.
– На подвиги потянуло? – прищурился Иван.
– Типа того. Я, братка, такую в себе силу чую, вот сейчас бы взял вон тот дуб да и вырвал с корнем.
Недалеко от дороги действительно стоял дубок: сильный, довольно молодой, ствол шириной в обхват.
– Валяй, – хмыкнул Старшой. – Рви.
– Да ладно, это ж я в переносном смысле, – сдал назад ефрейтор Емеля.
– Тогда не тренькай, – сухо сказал Иван.
Егор засопел, свернул с дороги и направился к дубу.
– А у него пупок не развяжется? – спросил колобок.
– Не знаю, – пробурчал старший сержант. – Но ума точно не прибавится.
Меж тем здоровяк-ефрейтор скинул парадный китель, присел, обнял ствол и стал пыжиться.
– Бросай, братишка! Грыжу заработаешь.
Лицо Егора сделалось пунцовым, тело покрылось потом и красными пятнами, но он и не думал сдаваться.
– Это надолго, – обреченно произнес Иван, садясь на корточки.
Минуту ничего не происходило. Потом ефрейтор отпустил захват, отлетел, отдуваясь, в сторону. Его гневный взгляд пронзал несчастное дерево насквозь. Могучая грудь вздымалась, словно кузнечные мехи.
– Да раздери тебя на ветошь! – взревел вдруг Егор, подскочил к дубу и нанес ему убийственный удар правым кулаком.
Еще во время замаха Старшой и колобок зажмурились, чтобы не видеть, как сломается рука упрямца, они ожидали услышать хруст дробящихся пальцев, но вместо этого раздался древесный треск.
Открыв глаза, Иван с Хлебороботом узрели заваливающееся дерево и исполина-дембеля, изумленно таращившегося на свой кулак.
Емельянов-старший сглотнул сухим горлом, потом промолвил:
– Ну, хорошо. Идем по короткому пути.
Где разум? Где логика?
Шли молча. Вскоре показалась развилка. Сразу было ясно, что вправо уходил проторенный, свежий путь, а левое ответвление еле угадывалось: старые колеи поросли травой, впереди виднелись темные заросли. Братья не сговариваясь свернули налево.