У родного очага
Шрифт:
— Это хорошее слово, но маленькое, короткое. А у меня в сердце не вмещается.
— Если, бог даст, все будет ладно, отдам ее за тебя.
Учар во все глаза уставился на Каллистрата, и расплылось, потеряло очертания бородатое лицо Каллистрата.
— Ну-ну, ты что… — положил ему тяжелую руку на плечо; — Хорошая вы будете пара. Оба работящие, здоровые… Все потом вам оставлю: дом, коней, скот. Потому как верю: вы не размотаете моего добра, а наоборот — приумножите. Имя свое тебе отдам. Люди спросят: «Чей это такой дом-дворец?» — «Учара Каллистратова». — «А чьи кони идут на водопой к Катуни? Передние к воде
Ночь стояла темная, безлунная, будто нарочно такая выдалась. Тяжелые тучи плотно заволокли небо, висели почти над крышей. Только далеко-далеко, на западе, светлела чистая полоска синевы, на фоне которой четко выделялись лесистые гребни гор. Отточенным клинком светилась та полоска.
От тяжести облаков было душно. Даже грохот Куркурека слышался тише, как сквозь вату, все звуки впитывались в облака и гасли.
Тихо было, очень тихо, только иногда ржала в лесу стреноженная белая лошадь. От ее ржания Учару становилось не по себе.
— Наверное, за меня беспокоится, — сказал шепотом Учар. — Животные ведь чувствуют.
— А может, близко другие кони, — проговорил Каллистрат.
Ждали гостей они на чердаке. Старались не разговаривать, не двигались. Каллистрат не курил, хотя ему очень хотелось, лишь вздыхал, изредка шепча: «Уши пухнут».
Внизу, на подоконнике кухни, горела единственная лампа. Свет ее смутно освещал двери мучного амбара. На эти двери из чердачного окна, где была загодя выставлена рама, из слухового окна-скворечника, из входного проема глядели люди Каллистрата. Было их восемь человек. С винтовками из них пятеро: сам Каллистрат, Федосья, не захотевшая оставлять отца, два батрака да сосед Калтар. Аграфена, не умевшая стрелять, сидела рядом в собаками, готовая по условному сигналу спустить их с цепи всех разом. Учара с ними не было. Он скрывался во дворе. У него была самая опасная обязанность: отворить ворота и подвести бандитов к амбару. Если они его пропустят вперед, что вполне возможно, то там, в амбаре, лежит его карабин. Он в полнейшей тьме схватит оружие и начнет стрелять в бандитов, столпившихся у дверей. А с чердака по ним откроют огонь остальные.
На чердаке, с засадой, был еще старик Бутен. Когда Каллистрат предложил ему винтовку, тот отказался:
— Не буду стрелять в людей.
— Какие же это люди. Это — бандиты.
— Все равно. Каждый человек — бог.
— Пять коней подарю, — пообещал Каллистрат.
— Хоть целый табун. Человеческую кровь не пролью.
— Если ты не будешь в них стрелять, они сами тебя убьют.
— Их бог покарает.
Поняли, что уговаривать упрямого старика нет смысла. Взяли его с собою на всякий случай: знал много. Каллистрат жалел, что старик не согласился, стрелок был отменный. Из своей самодельной старинной пищали он умудрялся бить белку в голову. Да вот одряхлел за последнее время и перестал охотиться.
Тихо в опустевших, комнатах дома. Тихо во дворе, все затаилось: и люди, и строения, и темный, невидимый лес.
Снова призывно заржала белая лошадь, зафыркала, словно испугалась кого-то. Звала к себе хозяина.
И тут в
С чердака хорошо было видно, как Учар, светлея рубашкой, потихоньку, крадучись, пошел к воротам.
— Кто там? — спросил негромко.
— Мы, — ответили из-за ворот тихо. По голосу — Кулер.
— Сейчас собак привяжу.
Под навесом, в тени, сидела Аграфена. Учар поймал собак и концы цепей протянул ей. Аграфена перекрестила его, шепнув:
— Господи, спаси и сохрани…
Учара трясло от волнения и страха, когда он снова направился к воротам. Но он старался не показать боязни.
Отпер засовы, отворил створку ворот. Навстречу ему сунулся, кто-то высокий, плотный. Крепко взял за локоть, отстраняя. Не входя, заглянул во двор, подозрительно оглядывал и дом, и амбары, и баню. Собаки лаяли, но людей не слыхать.
— Я сказал, что ко мне отец приедет, — спокойно проговорил Учар. — Они и думают, что это он.
— Ладно… Где ключи?
— Мне маралов отдадите? На что вам они? А я ферму держать буду. И еще пчел, — просительно сказал Учар и удивился, до чего правдоподобно у него получилось.
— Ты свое получишь. Ключи. Живо…
Плотный человек, еще раз оглядевшись, шагнул в тень и махнул рукой за спину. Сзади тотчас наперли, надавили. Толпа ввалилась во двор, бросилась к крыльцу.
— Амбар-то не там, — зашептал Учар, хватая за рукав бегущего к крыльцу с винтовкой в руках человека.
— Знаем, — тихо сказал ему плотный человек. — Разберемся. — Он поискал что-то в кармане и быстро протянул Учару. Что-то быстрое, стремительно сверкнувшее, скользнуло мимо рук и ожгло бок. Боль была острая, резкая. Учар не испуганно, а скорее удивленно вскрикнул и опустился на землю, зажимая ладонью рану. Рука сразу стала горячая и липкая.
И вдруг ему стало легко и хорошо. На дворе светлый день. Солнце в небе красное, как на закате перед ветром, и красный свет расходится кругами по всему двору. Вот они, Учар, Каллистрат, Аграфена и Федосья, сидят под навесом и завтракают, пьют красный, будто закрашенный костяникой, чай.
— Учар, — вдруг говорит Каллистрат, — возьмешь сейчас моего коня Рыжика и поедешь во-он на ту гору, — показывает рукой на пламенеющую снежную вершину. — Наломаешь там льда, привезешь полные сани. Мы его разбросаем во дворе, и станет прохладно. А то видишь как жарко. Жара держится — спасу нет.
— И я с ним поеду, — просится Федосья.
— Нет, ты не поедешь, — говорит Каллистрат и хмурится.
— Сено возила всю зиму. А почему туда нельзя?
— Коню тяжело будет.
— Да и гроза скоро начнется, — добавляет Аграфена.
Только произнесла Аграфена эти слова, как ударил раскат грома, и загремело, загрохотало. Красное небо озарилось вспышками.
«Почему гром? — думает Учар, изумляясь. — Разве так бывает, чтобы светило солнце, на небе ни облачка и вдруг — гроза?»
Нет, это совсем не гроза. Это — бандиты. Но почему они бегут к крыльцу? Там же — Федосья!
— Эй! Эй! Не там амбар! Он вон где, совсем в другой стороне! — кричит Учар и не слышит своего голоса, только слабый писк и хрип раздается из груди. Он хочет бежать защитить Федосью, но не может, ноги его не слушаются, и руки ватные. Все обгоняют его. Он видит, как Федосью выводят на крыльцо, как заламывают ей руки.