У самого Черного моря. Книга II
Шрифт:
— Любой ценой уничтожить противника, — Мухин узнал в наушниках голос командира полка.
— Есть уничтожить! — ответил летчик. В это мгновение ему удалось наконец подойти почти вплотную к брюху «фоккера».
— Теперь не уйдешь! — палец привычно нажимает гашетку.
Но что это? Пулеметы молчат.
— Дурак! — обругал себя летчик, но так, что его услышали на земле.
— Кто дурак? — послышался изумленный голос с земли.
— Я дурак! Расстрелял весь боезапас. — И через секунду:
— Иду на таран!..
Земля не успела
На глазах сотен людей ЛаГГ-3 врезался «фоккеру» в хвост.
Две темные фигурки почти одновременно отделились от фашистского разведчика. Вскоре над бухтой раскрылись купола парашютов.
Но где же Мухин?
И только здесь люди заметили, что чуть выше гитлеровцев спускается на парашюте Семен.
— Сволочи! Они его расстреляют! — вскрикнул вдруг кто-то из нас.
И действительно, фашистские летчики, вынув «парабеллумы», начали в воздухе вести огонь по Мухину.
— Что же он не стреляет? Может быть, у него нет пистолета?
— Он хочет, чтобы их взяли живыми, — высказал предположение командир полка. — Но это может слишком дорого ему обойтись…
— Стреляй же, стреляй! — неслось с земли, хотя, почти наверняка, Мухин ничего не мог услышать.
— Стреляй!
Далее события развивались стремительно. Вначале никто даже не понял, что произошло.
Мухин расстегнул кобуру, вынул пистолет. Потянул стропы — скорость его падения возросла.
Он явно сокращал дистанцию между собой и врагами.
Вот он вскинул руку — фашист мешком обвис на парашюте.
Второй выстрел был уже слышен. Другой гитлеровец дернулся, парабеллум упал в море.
— Ура-а! — кричали почти все: кричали на аэродроме, на пирсах, в городе. А парашют Мухина уже качало на темной воде. К нему стремительно шли катера.
Павлов уходит в бессмертие
Гитлеровцы стервенели. Волна за волной шли на Туапсе немецкие бомбардировщики. Злость — плохой советчик, и не один десяток фашистских асов уже сложил здесь свою голову. Поэтому все ожесточеннее становились приказы немецкого командования, и мы не удивились, найдя в планшете одного из сбитых немецких летчиков письмо с признанием в высшей степени характерным:
«Мы не знаем, что с нами будет. В боях за Туапсе уже погибли многие мои товарищи. Но нам приказано: во что бы то ни стало подавить сопротивление красных. Новые и новые жертвы неизбежны. Мы нервничаем. Не знаю — вернусь ли из следующего полета и я. Дурные предчувствия омрачают мое сердце…»
«Дурные предчувствия» не зря «омрачали» душу гитлеровца. Из полета он не вернулся.
Но ожесточение есть ожесточение. И трудно было ждать хладнокровия от наших летчиков, видевших, как день ото дня нарастает волна гитлеровского воздушного наступления.
Сегодня об этом можно только гадать, с какими мыслями ушел командир полка Павлов в свой последний воздушный бой. Последний…
Была ночь.
— Внимание, внимание! К Туапсе приближается
Такие сообщения постов не были тогда неожиданностью. Скорее наоборот: они стали тем очевидным и устоявшимся бытом, без которого невозможно было себе представить нашу жизнь в ту суровую пору.
Небо расцветилось сполохами огня: ударили наши зенитки. Туапсе принимал бой.
Павлов бросился к самолету.
— Взлет по готовности! — крикнул он летчикам. Это был его последний приказ.
…Вечером в капонире, где лежало тело командира, собрались его боевые друзья. Один за другим входили члены Военного совета. Молча стояли, обнажив головы, пока не подошел военный оркестр. Мелодия резанула сердце, но, не успев окрепнуть, потонула в грохоте взрывов. Немцы начали новый налет, намереваясь ударить по аэродрому. В небо пошли истребители.
Ходуном ходила земля, и над головами провожающих Павлова в последний путь с визгом проносились осколки. Бой продолжался более получаса, и люди смогли подняться с земли только после того, как рез моторов отдалился в сторону моря.
До кладбища дошли благополучно. Но едва член Военного совета закончил речь над свежевырытой могилой, воздух снова наполнился грохотом. Вероятно, гитлеровские летчики выследили траурную процессию. Во всяком случае, на этот раз они атаковали кладбище.
Мертвенно-бледный отблеск светящихся авиабомб заставил людей прижаться к земле. Через секунду среди могил стали рваться бомбы.
Так уходил в свой бессмертный, вечный путь командир полка Павлов.
Уходил, как жил — лицом навстречу огню, в сполохах разрывов, в мерцании ракет, в громкой своей ратной славе.
Полк принял Любимов.
В штабе комиссар бригады истребительной авиации вручил ему телеграмму наркома:
«За проявленные в боях храбрость и мужество назначаю майора Любимова командиром 32-го авиационного полка с присвоением ему досрочно звания подполковника».
«Первая месть за Севастополь…»
Новороссийск в руках врага. Мы базируемся под Геленджиком. Скучать не приходится: линия фронта рядом. Обязанностей невпроворот: прикрывать с воздуха наземные войска, морские коммуникации. И главное — поддерживать десант, отчаянно вцепившийся в Малую землю у Мысхако.
Обстановка сложная. В Геленджике базируются малые корабли Черноморского флота, обеспечивающие десант. Гитлеровцы никак не могут примириться с тем, что у них в тылу на каком-то прижатом к морю клочке земли действует противник, отвлекая на себя столь нужные для наступления отборные части.
Не нужно быть провидцем, чтобы догадаться: со дня на день по Геленджику следует ожидать сокрушительного удара.
Арифметика здесь простая: чтобы уничтожить десант, надо прервать его сообщение с Большой землей, а значит потопить корабли, базирующиеся в Геленджике, — маневренную морскую базу.