У самого Черного моря. Книга II
Шрифт:
Около восьмидесяти самолетов, появившихся однажды рано утром над городком, были той самой малоприятной «первой ласточкой».
Все истребители поднялись в воздух. Пожалуй, только под Севастополем я наблюдал бои столь многочисленных воздушных армад.
Было жарко, очень жарко. Но к порту прошли лишь одиночные немецкие машины.
Первая победа не успокаивала: мы знали — последующие удары будут и более жестокими, и более толково организованными.
Не предполагали мы лишь самого худшего. А судьбе было угодно из всех наипаршивейших вариантов
Помните, у Паустовского в «Черном море»? «Впервые наши моряки узнали, — что такое черноморская бора, в 1848 году. Это было через несколько лет после основания на берегу Цемесской бухты, у подножия темных и безлесых гор, Новороссийского укрепления.
В августе этого года бора разметала в Новороссийске эскадру адмирала Юрьева и потопила несколько кораблей. Особенно трагичной была гибель „Струи“.
Окрестности Новороссийска отличаются жалкой растительностью. Бора калечит и убивает все. Выживает только сухая трава и кусты колючего держидерева».
Как начинается бора? Над голым хребтом Варада показываются белые клочья облаков. Они похожи на рваную вату. Облака переваливают через хребет и падают к морю, но никогда до него не доходят. На половине горного склона они растворяются.
Первые порывы ветра бьют по палубам кораблей. В море взвиваются смерчи. Ветер быстро набирает полную силу, и через два-три часа жестокий ураган уже хлещет с гор на бухту и город.
Он подымает воду в заливе и несет ее ливнями на дома. Море клокочет, как бы пытаясь взорваться. Ветер швыряет увесистые камни, сбрасывает под откосы товарные поезда, свертывает в тонкие трубки железные крыши, качает стены домов.
Бора дует при ясном небе. Зимой она всегда сопровождается крепким морозом. Корабли превращаются в глыбы льда. Лед, срываясь со снастей, порой ранит и убивает матросов. Он закупоривает наглухо двери домов. Он забивает печные трубы. Во время боры жители города страдают от жестокого холода. Человек, застигнутый борой на улице, катится по ветру, пока не задержится у какого-нибудь препятствия.
Немцы, начавшие свой бомбардировочный миннопостановочный налет на Геленджик примерно в 23 часа, выбрали именно такую погоду. Нашим истребителям почти невозможно было ни подняться с аэродрома, ни сесть на него.
Честно говоря, мы не могли предположить, что немцы решатся на такую авантюру в часы, когда в воздухе властвует бора.
Первым прошел над аэродромом «Хе-111». Сбросил «зажигалки». За ним появились армады «хейнкелей». Через равные интервалы времени появлялись они над летным полем, сбрасывая фугасные бомбы огромной мощности.
Ветер гнал по аэродрому едкие клубы желтого тротилового дыма.
И почти одновременно «Ме-110» с высоты 2500–3000 метров начали минировать бухту.
Что делать? На раздумье даны секунды, а летное поле почти выведено из строя. Взлетать невозможно,
Это была невиданная картина. Десятки людей буквально повисли на самолете, не давая ему опрокинуться. Ветер валил их с ног. А они тянули машину в немыслимой какофонии взрывов на поле.
Только в последний момент старта разжимались онемевшие ладони летчиков и техников.
Один «Як» удержать не смогли — он опрокинулся.
Но вот, словно преодолев невидимую стену, набирает скорость самолет Константина Алексеева. За ним уходит в небо Василий Куфтин. Еще четыре машины отрываются от земли.
Алексеев с ходу атакует. Видимо, снаряд попадает в бомбу. Страшный взрыв. Кажется, «хейнкель» разнесло по всему небу. Даже самолет Константина резко отбросило в сторону.
Начало положено: боевой строй вражеских машин сломан. «Яки» атакуют то одну группу «хейнкелей», то другую, то Ме-109. Лезут, кажется, на явную гибель, в самую гущу вражеских самолетов.
Вот еще один «хейнкель», задымив, понесся к земле. За ним — другой. Падает в море «мессер». Армады гитлеровских машин поворачивают на свою территорию.
Как наши летчики посадили машины, одному богу известно.
С трудом закатив «Як» в капонир, Константин хмуро бродил ребятам:
— Сколько?
Его поняли с полуслова.
— Вы — три самолета. Куфтин — два. Остальные — еще три.
— Итого восемь.
— Неплохая арифметика.
— Обычная. Севастопольская арифметика… Ведь, ребята, — это наша первая месть за Севастополь!..
Сто пятьдесят суток и два «хейнкеля»
Солнце жгло неимоверно. Летчику старшему лейтенанту Зюзину казалось, что скоро и он сам и его самолет попросту расплавятся под испепеляющими лучами.
В кабине было душно. Тело сковывала тяжелая сонливость, и это злило летчика. Внимательность должна быть острой и постоянной: в этот день фашистские самолеты уже дважды пытались прорваться к Туапсе.
Внизу — корабли, флот.
— Какой сегодня день? Зюзин, вспоминая, морщится. Да, десятое августа, «бархатный сезон» в разгаре. Только особый он, в этом грозовом сорок втором году.
Словно в подтверждение его мыслей, небо на горизонте запестрело черными точками.
Один, второй, третий, десятый…
Зюзин сбился со счета, когда перевалил за двадцать, и тут же услышал голос земли:
— Тридцать самолетов противника. Курсом на Туапсе.
— Прикройте, — приказал он ведомым. — Атакую флагмана.
Гитлеровцы явно не ожидали подобной дерзости. На армаду их самолетов шли трое русских. Всего трое… Ну что же, тем хуже для атакующих. Если им надоело жить, пусть пеняют на себя.