У самой границы
Шрифт:
— Мы только проверить! Понимаете? А если сказать Нюре, она не пустит, а нам очень нужно…
— Ну, я в этой бумажке ничего не понимаю,- внимательно рассматривая схему, проговорила Макашина.- А хочешь к наволоку пойти — что-нибудь придумаем. Да вот вам и дело: возьмите какую-нибудь сумку и там возле ручья наберите торфа. Нюра хотела цветы пересаживать, вот вы ей и притащите торфа для цветов.
— Нам еще надо к Большим буграм!
— Ну что ж, пойдите и к Большим буграм, только возвращайтесь пораньше. А Нюре я так и скажу, что сама вас отправила,- ничего в этом и нет такого.
— Только не забудьте! — попросил Саша, решив поскорее
Надо сейчас же найти Славку и готовиться в путь. Саша выскочил во двор и вдруг вспомнил, что со Славкой они не разговаривают. Все-таки Славка поступил с ним бессовестно, и раз он решил его проучить, он его и проучит, а чтобы все было справедливо, с этой минуты и сам никогда не будет врать.
Вернувшись в комнату, Саша сел за стол и склонился над схемой, не заметив, как, проходя мимо окна, внимательно осмотрел комнату и его самого капитан Рязанов.
Глава 7
ГОЛУБЫЕ ИСКРЫ
Славка не был совсем бессовестным. Совесть у него, конечно, была. Он и сам не знал, почему так получалось: пока что-нибудь придумываешь — все выходит очень даже здорово, а как сделаешь, так лучше бы и не придумывал.
Вчера, когда вернулись они со стрельбища и поругались с Сашкой, Славка никуда не ходил, а сразу после ужина завалился на диван и от огорчения уснул. Но нельзя же спать целые сутки! Накрывшись с головой и уже как следует выспавшись, Славка лежал и решал вопрос: хотелось ему или не хотелось вставать? Вставать не хотелось.
Свежий утренний воздух коснулся подушки, донес
тонкий запах цветов и спелой земляники. Сбросив одеяло, Славка открыл глаза. Целый поток солнечного света хлынул в комнату. Он сразу зажмурился, на миг увидев вздувшуюся парусом занавеску, белую тарелку на подоконнике и голубое небо в верхнем переплете окна.
Теперь уж Славка нарочно стал ловить прохладную струю воздуха: определенно пахло земляникой. «Кто ж это принес целую тарелку ягод?» Скосив глаза, он увидел склонившегося над столом отца,- капитан Рязанов занимался.
Славка знал уже наизусть, что объем шара, например, равен четырем третьим пи эр куб, а тангенс на котангенс умножить — будет единица. Славка даже стихи сочинил: «Тангенс-котангенс-по лбу хлоп!» А что это были за «тангенсы», он не задумывался. Зато когда отец просил последить по книжке, как он выучил стихи Маяковского, Славка был беспощаден и не прощал ему ни одного слова.
А по русскому отец занимался с мамой. Она с пограничниками разные правила учила и отцу помогала. Но насчет русского Славка, правду сказать, слабоват: обязательно накатает то «ещо», то «карова». Уж тут отец не дает ему пощады. Станет перед ним, упрется в грудь пальцем и прогремит прямо как Маяковский:
Да будь я и негром преклонных годов, и то без унынья и лени я русский бы выучил только за то, что им разговаривал Ленин.А что? Славка учит… Если негру преклонные годы не мешают, так что же он, Славка, не выучит? Зимой у него, как диктант, так восемь ошибок, а весной на экзамене — только три.
Славка вздохнул и потер коврик пальнем. Прямо над головой висели
Как-то принес Славка двойку по арифметике. Отец только и сказал, чтоб он все задачи на простые дроби из задачника перерешал, старшина Лавров даже фотокарточки проявлять пригласил, а мама целую неделю смотрела на него такими жалостливыми глазами, как будто он, Славка, человек конченый, и нет у него ни стыда, ни совести. Славка даже эти карточки — будь они неладны — не пошел проявлять и в шахматы перестал играть с Лавровым… Или вот вчера, например, когда они со стрельбища пришли: шлепает Нюра Альку, а сама целует его и плачет. Алька хитрый: ревел, чтоб не так попало, а Нюра на самом деле плакала. Ну, а если дерется, так зачем тогда целовать?
С мужчинами, конечно, все гораздо понятнее. И ничего, что вчера вместо наряда отец заставил его штаны чистить. Правду сказать, обидно было таким глупым делом заниматься, когда Саша с Шакирзяновым дрова пилил. Шакирзянов, наверное, рассказывал про щуку, что весной острогой в протоке заколол, а он, Славка, в это время, как каторжный, штаны свои щеткой тер. Сколько ни просил отца, никакого наряда не получил.
— Ну и пусть! А я могу и сегодня их почистить,- решил Славка.
— Что пыхтишь?- откинувшись на спинку стула, спросил капитан.- Вставай, Аграфена Петровна ягод тебе принесла.
— Я, пап, штаны не дочистил, я дочищу,- сказал Славка и, как был в трусах, схватил брюки в охапку и выскочил на крыльцо.
Когда он открывал дверь, на полу что-то зашуршало. Славка оглянулся: из-под двери выглядывал сложенный вчетверо листок бумажки. Сверху было написано: «Кто посмотрит, у того глаз лопнет». Славка сейчас же развернул бумажку, решив, что, на худой конец, можно и без глаза прожить.
На бумажке, вырванной из какой-то тетрадки, был нарисован тощий головастик с голубыми глазами, торчащей, как веник, челкой и оттопыренными локтями, «чтоб не мешали мускулы». Но это было еще не все. Уши у головастика топорщились, точь-в-точь как у Славки, а высунутый на два метра язык был зверски приколочен гвоздем к дереву. Внизу красовалась надпись: «Это Славка — барон Врунгель и Мюнхаузен».
Уж, конечно, было ясно, кто это нарисовал. Славка скомкал бумажку и оглянулся. Как будто никто еще не видел его позора. Распалившись, он решил сейчас же найти Сашку и хорошенько с ним подраться. Но потом подумал: «А что, если сделать вид, что никто ничего и не находил? Раз написано: «не смотреть» — никто и не смотрел». Но что-то внутри Славки, в том месте, где, по всей вероятности, была печенка, неприятно пощипывало.
Славка надел в сенцах штаны и взбежал на крыльцо квартиры старшего лейтенанта Лузгина. Из открытой двери доносился громкий голос Нюры и тихий, успокаивающий — Аграфены Петровны: