У счастья ясные глаза

Демидова Светлана

Что Танечка наплела ему про вторую книгу, я не слышала, потому что делалось это уже за дверью библиотеки. Поскольку конец рабочего дня был у всех, я тоже взяла свою сумку и вышла почти сразу за ними. Танечка с Коньковым шли впереди, и она, будто бы в запале объяснений, то и дело касалась его локтя тонкими наманикюренными пальчиками, точь-в-точь, как советовали незабвенные «Будни тяжелого машиностроения». В автобус они сели вместе, и уже Коньков поддерживал ее под локоток своими сильными руками. Может быть, я и не обратила бы на это особого внимания, если бы не знала, что Константин Ильич живет совсем в другой стороне.

Когда я ложилась спать в своей пустой и гулкой квартире, мне показалось, что подушка еще хранит запах

волос Конькова. Этого не могло быть, потому что я уже меняла белье. Я подумала: не выпить ли мне остатки водки, еще оставшиеся в бутылке, которую мы распивали с Беспрозванных.

Я встала с постели, нашла в шкафчике бутылку и потрясла ею перед глазами. Прозрачная жидкость вспучилась, вспенилась, бултыхнулась обратно на дно и приняла прежнее спокойное горизонтальное положение. Так было и со мной. Я попыталась вспениться от ласк Конькова, но пришлось лечь на дно, уйти в тину. А тело у него крепкое, а руки… По моей коже вдруг пробежали мурашки… но и тут же исчезли. Что это? Наверное, не стоит пить водку.

Весь следующий рабочий день прошел для Танечки под знаком ожидания Конькова. Она пританцовывала между стеллажами и одаривала всех страждущих книг лукавыми улыбками, которые означали: «Поглядите, разве я прежняя Танечка? Я новая! Я возлюбленная и желанная!» Читательницы женского пола брезгливо пожимали плечами, что означало: «Подумаешь! Не ты первая, не ты последняя». Мужчины вопросительно заглядывали ей в глаза: «Может, и нам что-нибудь перепадет?»

Я силилась понять по ее поведению, было ли у них уже что-нибудь с Коньковым или нет? Конечно, они вчера только первый раз ушли вместе из библиотеки, но что мешало Танечке сказать Константину Ильичу что-нибудь в моем, теперь уже общем с командированным из Днепропетровска, стиле: «Мы с вами взрослые люди…», и тому подобное. И неужели он согласился? Неужели все в этом мире так просто? Неужели любой человек так просто может быть замещен другим?

Коньков опять пришел в библиотеку к концу дня. Танечка, превратившаяся от ожидания в реактивный снаряд, молниеносно вылетела из-за стойки, вручила ему книгу, и они опять вышли из библиотеки вдвоем.

– Ой, девка! – покачала головой Берта Эммануиловна. – Не по себе сук рубит! Ой не по себе!

Я пожала плечами, что можно было принять как за одобрение мысли Берты, так и за ее неприятие. Мне ли обсуждать Конькова и Танечку?

Я специально долго копошилась в библиотеке, чтобы они смогли уехать по своим делам к тому времени, когда я подойду к остановке. Но мне не повезло: автобуса, видимо, долго не было. Народу скопилось очень много, но я моментально выхватила из толпы взглядом Конькова и Танечку. Они о чем-то весело и непринужденно болтали. Танечка стояла ко мне спиной, но даже спина ее была счастлива. Константин Ильич, наклоняясь с высоты своего роста, смотрел ей в лицо не то с удивлением, не то с восторгом.

Мне вообще-то ближе ехать автобусом, но я не могла себя заставить приблизиться к Конькову и Танечке, а потому решила поехать маршруткой. Уже забираясь в ее душное нутро, я напоследок оглянулась на эту парочку и, как на гвоздь, наткнулась на взгляд Конькова. У меня перехватило дыхание, и я даже забыла заплатить за проезд при входе. Пронзенная и истекающая кровью, я плюхнулась рядом со старушкой, держащей на коленях большую плетеную кошелку.

– Вот так вот ездиют… и не платют! – громко сказала вдруг та и чувствительно ткнула меня локтем в бок. – А пенсионеры из своей жалкой пенсии почему-то должны за них отдуваться!

Я посмотрела на бабку с недоумением – о чем это она?

– Да-да! И нечего на меня смотреть! – мгновенно отреагировала моя беспокойная соседка. – Я видела, что вы не платили! Ишь какая! Села, и вези ее, королеву, бесплатно!

Только тут я сообразила, что действительно не оплатила проезд, и полезла в сумку за деньгами. Но маршрутка неожиданно

остановилась, и я выскочила из нее, решив пройти немного пешком.

Я шла по городу, прогретому необычно горячим августовским солнцем, щурилась от его слепящего света и с облегчением чувствовала, как у меня постепенно перестает болеть грудь, пронзенная взглядом Конькова. Это мне не понравилось. Мне хотелось, чтобы в ней продолжало болеть, ныть и саднить, чтобы у меня еще долго была причина жалеть себя и, может быть, даже всплакнуть на ходу. А что такого? На жарком солнце слезы быстро высохнут. Никто не заметит. А моя откровенная зависть к Танечке будет облагорожена скупыми хрустальными слезами.

Конькова не было в библиотеке несколько дней, но Танечка не проявляла по этому поводу ни малейшего беспокойства. И я поняла, что они уже дошли до стадии, когда свидания назначаются подальше от рабочего места. Я подумала, что это хорошо придумано. С глаз (моих) долой… Ну конец этой фразы вы знаете.

Константин Ильич появился в библиотеке в тот момент, когда я как раз у входа поливала цветы на шкафчике с алфавитным каталогом. Увидев Конькова так близко, я от неожиданности выронила детскую желтую леечку с бабочкой на боку, протяжно охнула, поймала ее на лету, схватила в охапку и, расплескивая воду, почти не успевшую пролиться, унеслась в глубь помещения библиотеки. Там я рухнула на стул и, прижав к себе мокрую лейку, разрыдалась. Я давилась слезами, стараясь не издать ни звука, и, кажется, мне это удалось. Во всяком случае, никто не прибежал спрашивать, что случилось, и вытирать мне слезы.

Вечером того же дня ко мне опять явился Дюбарев с очередным предложением о повторной регистрации наших отношений. Впервые за много лет я вдруг оторвалась на Ромке по полной программе. Я кричала, что все кончено, что у нас давно нет никаких отношений, а потому нам нечего и регистрировать, и что если он до сих пор этого не понимает, то является настоящим даугавпилсским новгородцем и кретином, каких мало, и еще долго в таком же духе.

– Ты влюбилась? – оборвал меня он.

Я опять почувствовала в груди гвоздь коньковского взгляда и быстро сказала:

– Нет. С чего ты взял?

Очевидно, глаза мои были лживы, потому что Роман убрал вопрос и сказал уже утвердительно:

– Ты влюбилась.

– Я не знаю, Рома… Меня раздирает на части страшная ревность. – Кому я могла еще признаться, если не Дюбареву?

– Ревности без любви не бывает, – заметил он.

– Может, и бывает… Разве мы все знаем о жизни?

– Вот уж про это я знаю все.

Дюбарев произнес последнюю фразу так серьезно и так выстраданно, что я не удержалась от слова, которое еще никому не приносило облегчения:

– Прости…

Мой бывший муж кивнул и исчез из моей жизни навсегда.

После ухода Дюбарева я задумалась над его словами. Ревности без любви не бывает… Без любви… Ревность… Что я испытываю к Конькову? Неужели любовь? Любовь… Конечно же, это любовь! Я полюбила его сразу, как только увидела, как только он первый раз пришел к нам в библиотеку. У меня сердце забилось тогда точно так же, как вчера, когда вокруг него пританцовывала Танечка.

Я не смогла сразу поставить себе диагноз, потому что во времена наших первых встреч моя душа была занята переживаниями и тревогой за дочь. Константин Ильич вообще оказался неотделим от всего того, что происходило с Сонечкой. Он был свидетелем всех моих унижений. Ему пришлось унимать разошедшегося Романа, который мало того что отвратительно выглядел, так еще и намеревался меня ударить. Помню, мне хотелось умереть на месте, потому что Коньков видел, что на меня можно кричать и даже поднять руку. Я была ущербна, и он узнал об этом. А потом он узнал, что я еще и воспитала ущербную дочь. Поскольку растила ее я одна, значит, это я и вложила в ее ангельскую головку мысли о том, что можно безнаказанно манипулировать людьми.