У Серебряного озера (На берегу Тенистого ручья)
Шрифт:
Надтреснутые сливы густо облепляли пчелы и шершни. Они изо всех сил сосали сок из трещин. Их чешуйчатые хвостики подергивались от удовольствия. Они были так увлечены своим занятием, что даже не жалили. Когда Лора тыкала в них травинкой, они только чуть отодвигались, не переставая сосать вкусный сливовый сок.
Все целые сливы Лора складывала в ведерко, но когда ей попадалась надтреснутая слива, она сковыривала с нее шершней и быстренько засовывала в рот. Слива была сладкая, теплая, сочная. Вокруг Лоры гудели сбитые с толку шершни: они не могли понять, куда делась
— Право, Лора, ты больше съедаешь, чем собираешь, — сказала Мэри.
— А вот и нет, — возразила Лора. — Я ведь сама собрала все, что съела.
— Ты отлично знаешь, о чем я, — сердито сказала Мэри. — Я работаю, а ты забавляешься.
Но Лора наполняла свое ведерко так же быстро, как Мэри — свое. Мэри сердилась оттого, что ей хотелось бы шить или читать в землянке, а не собирать сливы. Лора же терпеть не могла сидеть смирно, собирать сливы ей нравилось.
Сливы были разных сортов. К тому времени, когда красные были собраны, поспели желтые. За ними поспели синие. Самые большие сливы поспевали последними. Это был зимний сорт, и его собирали после первых заморозков.
Однажды утром все кругом оказалось посеребренным. Каждая травинка серебрилась, и на тропе лежал тонкий серебряный налет. Он как огнем обжигал босые Лорины ноги, оставлявшие на тропе темные следы. Холодный воздух щекотал ноздри, дыхание превращалось в пар. А когда взошло солнце, вся прерия заискрилась. Тысячи крохотных разноцветных искорок засверкали в траве.
В этот день поспели зимние сливы. Большие, лиловые, они были покрыты, будто инеем, тонким серебристым налетом.
Солнце уже не припекало, как прежде, и ночи стали холодными. Прерия побурела; теперь она была почти того же цвета, что стога сена. Ветер приносил теперь другие запахи, а небо было уже не таким пронзительно синим.
Но днем на солнышке было по-прежнему тепло. Стояла сухая погода, без дождей; заморозки тоже прекратились. Приближался День Благодарения[1]*, а снега все еще не было.
— Чудно, — сказал как-то папа. — Я не припомню такой осени. Нельсон слышал от старожилов, что если стоит такая погода, то будет год кузнечиков.
— А что это значит? — спросила мама.
Папа в ответ покачал головой:
— Меня ты не спрашивай. Я только повторяю слова Нельсона. Я тоже ничего не понял.
— Верно, какая-нибудь старая норвежская примета, — сказала мама.
Лоре эти слова понравились. Теперь, когда она пробегала в прерии сквозь шуршащую траву и видела прыгающих кузнечиков, она напевала: «Год кузнечиков! Год кузнечиков!»
Лошади на Рождество
Настал День Благодарения, а снега все не было.
Когда они сели за праздничный обед, дверь землянки была открыта настежь. За голыми верхушками ив Лора видела прерию до того места, куда опускается солнце. Прерия походила на мягкий желтый мех, а черта, отделявшая ее от неба, была уже не четкой, а смутной и размытой.
Обед
Первый День Благодарения был тогда, когда у бедных Отцов-пилигримов не оказалось на обед ничего, кроме трех жареных кукурузных зернышек. Но пришли индейцы и принесли кукурузу, сладкий картофель и диких индюшек. И Отцы-пилигримы были им очень благодарны[2]**.
И вот после вкусного праздничного обеда Лора и Мэри ели свои кукурузные зернышки и вспоминали Отцов-пилигримов. Жареная кукуруза была очень вкусная — сладкая, подрумянившаяся — и хрустела на зубах.
После Дня Благодарения пришла пора подумать о Рождестве. По-прежнему не было ни снега, ни дождя. Под серым небом лежала скучная прерия, и холодный ветер дул над землянкой.
— В землянке тепло и уютно, — сказала однажды мама, — и все-таки мне кажется, будто я зверь, зимующий в норе.
— Не беда, Каролина, — отозвался папа. — На будущий год у нас будет хороший дом. — Глаза у него заблестели, и он заговорил таким голосом, какой бывал у него, когда он поет. — И добрые лошади, и двуколка. Одену вас в шелковые платья и повезу кататься! Ты только подумай, Каролина, — такая ровная, жирная земля. Нигде ни пенька, ни камня. И всего три мили до железной дороги. Мы продадим весь урожай до последнего зернышка!
Потом он взъерошил рукой волосы и сказал:
— Ах, мне бы упряжку лошадей!
— Послушай, Чарльз, — сказала мама, — довольно и того, что все мы живы и здоровы, что нам здесь тепло и уютно и еды на зиму хватит. Надо быть благодарными за то, что у нас есть.
— Все так, — сказал папа. — Но Пит и Рыжий больно уж неповоротливы. Я вспахал на них все это поле, но без лошадей мне не засеять его пшеницей.
Когда Лора смогла, не перебивая взрослых, вставить свое слово, она сказала:
— Тут нет очага.
— Ты о чем это? — спросила ее мама.
— О Санта-Клаусе, — ответила Лора.
— Ешь свой ужин, Лора, — сказала мама. — Всему свое время.
Лора и Мэри знали, что Санта-Клаус не может войти в дом, где нет очага, потому что он спускается в очаг по трубе. И в один прекрасный день Мэри не выдержала и спросила у мамы, как Санта-Клаус к ним попадет. Мама ничего не ответила. Вместо этого она спросила:
— А что вы, девочки, хотели бы получить на Рождество?
Мама гладила. Одним концом гладильная доска лежала на столе, другим — на спинке кровати. Папа нарочно сделал для этого спинку кровати высокой. Кэрри играла на кровати, а Лора и Мэри сидели за столом. Мэри подбирала узор для лоскутного одеяла, а Лора мастерила фартучек для своей тряпичной куклы Шарлотты. Ветер завывал над землянкой и скулил в печной трубе, но снега как не было, так и не было.