У Серебряного озера (На берегу Тенистого ручья)
Шрифт:
Мэри подошла и тоже понюхала.
Лора посмотрела вверх на колкий, сияющий, золотистый стог. Никогда еще небо не казалось ей таким синим, как над этой золотой соломой. Она не могла оставаться внизу. Она должна быть там, ближе к синему небу.
— Лора! — крикнула Мэри. — Папа же сказал, что нельзя.
Лора карабкалась наверх.
— А вот и нет! — возразила она. — Он не говорил, что нельзя забираться на стог, он только сказал, что нельзя с него съезжать.
— Сейчас же слезай оттуда, — сказала Мэри.
Лора уже была на верхушке стога. Она посмотрела вниз, на Мэри, и сказала тоном очень послушной девочки:
— Я не собираюсь съезжать вниз. Ведь папа не разрешил.
Выше было только синее небо. Дул ветер. Внизу лежала зеленая прерия. Лора подпрыгнула, широко раскинув руки, и упругая солома высоко подбросила ее.
— Я лечу! Я лечу! — пропела она. Мэри забралась к ней и тоже стала летать.
Они старались подпрыгнуть как можно выше. Потом бухнулись в теплую, сладко пахнущую солому. Справа и слева от Лоры солома вздулась. Лора перекатилась на вздутое место, и оно опустилось под ней, но рядом тут же вздулось другое. Она перекатилась туда, и вдруг покатилась все быстрей и быстрей; она уже не могла остановиться.
— Лора! — крикнула Мэри. — Папа же сказал...
Но Лора катилась и катилась вниз, пока не плюхнулась в солому рядом со стогом.
Она тут же вскочила и забралась обратно на стог. И снова покатилась вниз.
— Ну же, Мэри, иди сюда! — крикнула она. — Папа не говорил, что нельзя катиться!
Мэри сверху пыталась ей возразить:
— Я знаю, что он этого не говорил, но...
— Так чего ты ждешь! — Лора снова покатилась вниз. — Иди сюда! — крикнула она. — Это же так весело!
— Да, но все-таки... — сказала Мэри. Потом и она покатилась вниз.
Это было еще лучше, чем съезжать со стога. Они взбирались и скатывались, взбирались и скатывались, и хохотали до упаду. Вместе с ними со стога скатывалось все больше и больше соломы. Они валялись в ней, катали в ней друг дружку и снова забирались на стог, пока забираться стало не на что.
Тогда они отряхнули с платьев солому, вытащили из волос все до последней соломинки и тихо пошли в землянку.
Когда папа вернулся в тот вечер с поля, Мэри старательно накрывала стол к ужину. Лора сидела за дверью и возилась с бумажными куклами.
— Лора, — страшным голосом позвал папа, — поди сюда.
Лора медленно вышла из-за двери.
— Встань тут, — сказал папа. — Рядом с Мэри.
Он сел, а они с Мэри стояли перед ним. Но смотрел он на Лору. Потом сурово сказал:
— Вы опять съезжали со стога, девочки.
— Нет, папа, — сказала Лора.
— Мэри! — сказал папа. — Вы съезжали со стога?
— Н-нет, папа, — сказала Мэри.
— Лора! — Голос у папы стал ужасным. — Ответь мне еще раз: ВЫ СЪЕЗЖАЛИ СО СТОГА?
— Нет, папа, — снова ответила Лора, глядя папе прямо в глаза. Она не понимала, отчего у него такой вид.
— Лора! — сказал папа.
— Мы не съезжали, папа, — объяснила Лора. — Мы с него скатывались.
Папа быстро встал, пошел к двери и стал смотреть на улицу. Плечи у него тряслись. Лора и Мэри не знали, что подумать.
Когда папа обернулся, лицо у него было суровое, но глаза поблескивали.
— Ладно, Лора, — сказал он. — Но теперь, девочки, я вообще не разрешаю вам подходить к стогу. Зимой Питу и Рыжему нечего будет есть, кроме соломы и сена. Ни одна соломинка не должна пропасть. Вы ведь не хотите, чтобы они голодали, правда?
— Нет, нет, папа! — сказали Мэри и Лора.
— Ну вот. А чтобы солома годилась им в пищу, она должна стоять в стогах. Вам понятно?
— Да, папа, — сказали они.
Больше на стог они уже не забирались.
Год кузнечиков
Стали поспевать дикие сливы. Они росли вдоль всего Тенистого Ручья, и маленькие сучковатые ветки увешаны были плодами с тонкой кожицей. В зарослях стоял сладкий, одуряющий запах и гудели насекомые.
Папа распахивал теперь тот кусок земли, который он выкосил на другой стороне ручья. Когда утром, еще до восхода солнца, Лора прибегала за Пеструшкой, чтобы отвести ее к серому камню, Пита и Рыжего в хлеву уже не было. Папа запрягал их в плуг и уводил работать.
Вымыв после завтрака посуду, Лора и Мэри брали жестяные ведра и шли собирать сливы. С крыши своего дома они видели, как работает папа. И он, и волы, и плуг казались очень маленькими. Они медленно ползли по изгибу прерии, и над плугом поднималось облачко пыли, которое ветер относил в сторону.
Каждый день бархатистый темно-коричневый клочок распаханной земли становился все больше, постепенно съедая серебристо-золотую стерню. Он должен был стать большим пшеничным полем, и когда папа в один прекрасный день соберет урожай, то и он, и мама, и Мэри, и Лора получат все, что только пожелают.
У них будет дом, будут лошади и леденцы каждый день — как только папа соберет урожай пшеницы.
Сквозь высокую траву Лора пробиралась к зарослям дикой сливы. Капор висел у нее за спиной, и она помахивала на ходу ведром. Трава стала желтая, ломкая. Десятки маленьких кузнечиков выпрыгивали у Лоры из-под ног, когда она рассекала шуршащую траву. Мэри шла позади по тропинке, которую прокладывала Лора, но капора она не снимала.
Дойдя до зарослей, они ставили на землю большие ведра. Они собирали сливы в маленькие ведерки, а потом высыпали в большие ведра, пока не наполняли их доверху. Тогда они относили их на крышу землянки. Там мама расстелила на траве чистую ветошь, и Лора с Мэри раскладывали на ней сливы, чтобы они сушились на солнце. Зимой у них будут сушеные сливы.
Заросли не давали густой тени. Солнце проникало между узкими листочками. Маленькие ветки гнулись под тяжестью плодов, а в длинной траве кучками лежали паданцы. Некоторые были побиты, некоторые лежали целехонькие, а некоторые треснули, обнажив желтую сочную мякоть.