У стен Старого Танжера
Шрифт:
Проходя мимо таможенной кофейни, находящейся у самых портовых ворот, я заметил на террасе моего друга Флаэрти — а я был почти уверен, что найду его там, — и вместе с ним одного пожилого француза.
Я очень люблю эту кофейню. В окна видны красивые яхты и испанские пароходы регулярной линии, большие суда, плавающие по семи морям, и рыбацкие баркасы. Среди завсегдатаев — испанцы, мальтийцы, арабы, евреи, таможенники, полицейские, честные и бесчестные торговцы, матросы, контрабандисты. Все они собираются вокруг столов с домино. Слышны негромкие голоса: посетители что-то предлагают, покупают, продают, совершают
Воспользовавшись случаем, я подошел к моему другу Флаэрти и, усевшись рядом с ним, с глубоким почтением приветствовал его собеседника господина Рибоделя. Сделал я это, надо сказать, от всего сердца, потому что господин Рибодель — человек весьма преклонного возраста и на удивление обширных познаний. Наш город он знает лучше любого другого иностранца и даже, друзья мои, лучше любого араба. Вот уже пятьдесят лет, как он живет в Танжере. Он приехал сюда во времена, когда не было еще Большого базара, когда в Марокко правил султан и консулы иностранных государств, чтобы получить у него аудиенцию, должны были скакать на лошади в Фес непременно в сопровождении охраны, поскольку за стенами старого города, по горам и равнинам, рыскали вооруженные отряды берберов. С той поры старый Рибодель и знает Танжер. И хотя сыновья его сыновей уже взрослые люди, он продолжает с успехом заниматься адвокатской деятельностью. Он лучше, чем кто бы то ни было, разбирается в сложном законодательстве этой страны и лучше других осведомлен в том, что готовят и над чем размышляют в данный момент судьи, разные влиятельные люди и даже консулы иностранных держав.
По его виду никогда не скажешь, что у этого человека столько достоинств. Полный и рыхлый, сгорбленный под тяжестью прожитых лет, неряшливо одетый, он все время покашливает, сплевывая мокроту, и водит по сторонам маленькими глазами с красными веками. Но стоит вам послушать, как он говорит, и вы поймете, что перед вами мудрец.
С тех пор как при таможне открыли кофейню, он каждый день в одно и то же время приходит сюда. Именно об этом он и рассказывал господину Флаэрти, когда я подошел к ним.
«И как давно вы ходите сюда?» — услыхал я вопрос моего друга.
Господин Рибодель, покашливая и сплевывая по своему обыкновению, ответил:
«Вот уже двадцать лет, молодой человек. И все эти годы я вижу здесь людей, которые приходят встречать корабли сначала раз в неделю, потом несколько раз, а потом и каждый день. И так до конца жизни. Вот и вы, молодой человек, вот и вы теперь здесь…»
«Но я и они не одно и то же! — воскликнул мой друг Флаэрти. — Я-то в один прекрасный день непременно уеду отсюда… Стоит мне только захотеть…»
«Точно так же говорили и они, — сказал господин Рибодель. — Давайте-ка сыграем партию».
Через несколько минут какой-то молоденький еврей подошел к господину Рибоделю, и мой друг Флаэрти, чтобы не мешать им, отсел в сторону.
Когда юноша ушел, господин Рибодель и господин Флаэрти возобновили игру.
«Вы, кажется, дружите с этим полоумным счастливцем Абд аль-Меджидом Шакрафом?» — то и дело сплевывая, спросил господин Рибодель.
«Да, — ответил господин Флаэрти. — Он мне очень симпатичен».
«Тогда пусть зайдет ко мне в один из вечеров на Малый базар, — сказал господин Рибодель. Сделав ход, он добавил: — И не откладывая. Это в его интересах».
Я со всех ног помчался к моему господину, чтобы предупредить его. В тот же вечер мы были на Малом базаре.
Я сразу понял, почему старый господин Рибодель выбрал для разговора с Абд аль-Меджидом Шакрафом именно это место: он не хотел, чтобы их встреча привлекла чье-либо внимание, — а для этого трудно сыскать более подходящее место, чем Малый базар.
С тех пор как Танжер стал тем, что он есть сегодня, и даже в пору, когда город не выходил за пределы крепостной стены, эта небольшая площадь, на которую ведут и улица Менял, и все большие и маленькие улицы, спускающиеся со старой касбы, — эта площадь, со всех сторон окруженная террасами кофеен, неизменно служила местом встреч и проведения досуга. Богатые и бедные, арабы, евреи и испанцы, степенные чужеземцы, живущие в Танжере, и оторопелые туристы — все толклись там, на ее мостовой, или сидели за столиками кофеен. Стоит ли удивляться, что в этом людском водовороте два человека встретились как бы случайно, сели рядом, поговорили несколько минут и разошлись?
Все именно так и произошло, и Абд аль-Меджид Шакраф с напускной беспечностью выслушал удручающие новости, которые поведал ему старый и прозорливый господин Рибодель.
Кто же все-таки донес на моего господина? Господин Буллерс, торговец золотом, считавший, что тот не оказал ему должного почтения? Или какой-нибудь американец, возмущенный тем, что огромный звездно-полосатый флаг реет над домом араба, в прошлом бедного лоточника? Или завистник-араб? Или же кто-то другой, взбешенный предстоящей женитьбой Абд аль-Меджида Шакрафа на прелестной госпоже Элен? А может, все они вместе? Этого господин Рибодель пока еще в точности не знал. Но одно не вызывало у него ни малейшего сомнения: американскому генеральному консулу была передана бумага, в которой содержалось обвинение в адрес моего господина, и сделали это люди весьма влиятельные.
Абд аль-Меджид Шакраф, все еще в счастливом расположении духа после визита к госпоже Элен, одновременно веря и не веря тому, что рассказал ему господин Рибодель, пожелал узнать, в чем собственно его обвиняют. Но старый господин Рибодель не спешил с ответом. Он осведомился, действительно ли Абд аль-Меджид Шакраф устраивал праздник прошлой ночью. Мой господин ответил, что это чистая правда и что праздник пришелся по душе всем его многочисленным гостям. Тогда господин Рибодель расспросил о самых важных персонах из числа приглашенных, и мой господин, гордый собой, назвал их имена и титулы. Наконец господин Рибодель спросил о маленьких танцовщицах. И Абд аль-Меджид Шакраф сказал, что они действительно были у него, явили в танцах совершенную грацию и покинули дом только утром. Уходя, они еще поцеловали ему руку в знак благодарности за щедрое вознаграждение.
«Так-так, — промолвил, покашливая, господин Рибодель, — так-так… Вот из-за этих-то танцовщиц консул и всполошился. Тебя обвиняют в том, что ты их соблазнил».
При этих словах Абд аль-Меджид Шакраф громко расхохотался. Большей лжи невозможно придумать, сказал он. Даже если бы у него и возникло такое желание, он бы сдержался. По правде говоря, за время своего долгого отсутствия на родине он потерял вкус к арабским девушкам. И потом, разве он не женится в ближайшем будущем на очаровательной американке?