У страсти в плену
Шрифт:
— Да, — ответила я, — раньше, в юности.
— Чудесно, — сказал он. — Это как раз то, чего я хочу. Я сделал одно приспособление, которое дает мне нужный эффект.
И он показал мне искусственную лошадь без головы — только круп, ноги и седло. Он сказал:
— Прежде разденьтесь, а затем я вам все покажу. В этой позе есть одна трудность: женщина откидывает тело назад, потому что лошадь бежит как сумасшедшая.
Он сел на фальшивую лошадь и показал мне позу.
Теперь я уже не стеснялась позировать обнаженной. Я разделась, села на лошадь, откинув тело назад: руки летят, ноги сжимают бока лошади, чтобы не упасть. Художнику это понравилось. Он отошел и посмотрел на меня.
— Это трудная поза, я не думаю, что вы долго выдержите. Скажите, когда устанете.
Он изучал меня со всех сторон. Потом подошел ко мне и сказал:
— На рисунке эта часть тела, здесь, между ногами, должна быть видна ясно. Он легко коснулся меня, словно это было частью его работы. Я слегка изогнула живот, выбросила бедра вперед. Тогда он сказал: "Сейчас
Он начал рисовать. Сидя на лошади я поняла, что в седле была одна необычная деталь. Седло обычно повторяет контуры ягодиц, потом поднимается к луке, где оно касается женского входа. Я часто испытывала и недостатки и преимущества такого устройства. Как-то раз во время верховой езды, подвязка отстегнулась от чулка, и скрутилась у меня в брюках. Мои товарищи ехали очень быстро, я не хотела отставать и продолжала нестись вперед. Подвязка болталась во все стороны, попала между ногами и седлом и стала причинять мне боль. Я продолжала нестись, сжав зубы. Боль смешивалась с каким-то ощущением, в котором я не могла разобраться. Я тогда была девочкой и ничего не знала о сексе. Я думала, что все у меня внутри, и понятия не имела о клиторе. Когда забег окончился, мне была страшно больно. Я рассказала о том, что случилось, подруге, и мы пошли в ванную. Она помогла мне снять брюки, отстегнула маленький пояс с подвязками и спросила: "Тебе больно? Это очень чувствительное место. Если ты его поранила, ты можешь никогда не испытать удовольствия". Я дала ей заглянуть туда. Все у меня было красным, слегка вспухло, но казалось не так уж болезненным. Меня больше всего обеспокоили ее слова об удовольствии, которое я могу не испытать, еще не успев узнать его. Подруга настояла на том, чтобы промыть это место, приласкала меня и поцеловала, чтобы все прошло. С тех пор я остро чувствовала эту часть тела. Особенно, когда верховая езда затягивалась, и было жарко, я ощущала такую теплоту и волнение между ног, что единственным моим желанием было — слезть с лошади и побежать к подруге, которая бы снова могла приласкать меня. Она всегда теперь спрашивала меня: "Тебе не больно?" И однажды я ответила: "Немножко". Мы сошли с лошадей и отправились в ванную, и она промыла натертое место прохладной водой. Снова приласкав меня, она сказала: "Похоже, что все зажило, и ты снова сможешь наслаждаться". — "Не знаю, — ответила я. — Не кажется ли тебе, что это место омертвело от боли?" Моя подруга нежно наклонилась ко мне и коснулась кожи: "Больно?" Я отклонилась назад и сказала: "Я ничего не чувствую". "А так? — спросила она участливо, сжимая губы моего входа у себя между пальцами. — "Ничего", — сказала я, глядя на нее. "А вот так?" — Она провела пальцами вокруг клитора, делая небольшие круги. "Ничего не чувствую". — И тут она стала волноваться, не потеряла ли я и впрямь свою чувствительность, и усилила ласки, принявшись тереть клитор одной рукой, в то время как другая вибрировала на самом кончике его. Она нежно перебирала мои волосы и гладила кожу вокруг них, и вдруг я почувствовала ее яростно и стала двигаться. Она склонилась надо мной, глядя на меня и приговаривая: "Чудесно, чудесно, ты все чувствуешь..."
Я вспомнила все это, сидя на искусственной лошади. Я заметила, что седло было странно выгнуто. Чтобы художник мог видеть то, что он хотел нарисовать, я скользнула немного вперед, и когда я сделала это, мое лоно потерлось о кожу. Художник наблюдал за мной.
— Нравится вам моя лошадь? Знаете ли вы, что я могу заставить ее двигаться?
— Неужели?
Он подошел поближе, включил что-то, и, действительно, эта искусственная лошадь стала двигаться, как настоящая.
— Мне она нравится. Она напоминает мне те времена, когда я занималась верховой ездой. Я тогда была девочкой.
Я увидела, что он перестал рисовать и наблюдает за мной. Движение лошади прижало меня к седлу еще теснее и доставило мне истинное наслаждение. Я подумала, что он может заметить это и попросила остановить ее. Но он только улыбнулся.
— Разве вам это не нравится?
Мне это нравилось, каждое движение заставляло мой клитор касаться кожаного седла, и я подумала, что если так будет продолжаться, я не смогу удержать оргазма. Я умоляла его остановить свою лошадь. Я раскраснелась. Художник внимательно следил за мной, за выражением наслаждения, которое я не могла скрыть, и тогда я обо всем забыла, поддалась этому движению, касанию и трению, и так продолжалось до тех пор, пока я не почувствовала оргазм и не пришла к концу прямо у него на глазах, сидя верхом на этой искусственной лошади.
И только тогда я поняла, что именно этого он ожидал, что он сделал это все для того, чтобы видеть мое наслаждение. Он знал, когда остановить механизм. И сказал:
— Теперь вы можете отдохнуть.
Вскоре после этого я позировала женщине-графику, которую я встретила на одной вечеринке. Она любила общество. Актеры, актрисы и писатели приходили к ней в гости. Она иллюстрировала обложки журналов. Дверь ее студии всегда была открыта, гости приносили выпивку, и разговоры там были острые, жестокие. Человеческие слабости немедленно выставлялись напоказ, или же люди сами признавались в своих слабостях. Один красивый молодой человек, одетый необычайно элегантно, не делал секрета из своей профессии: он сидел в больших отелях в ожидании старых одиноких женщин и приглашал их на танцы, а они приглашали его к себе в номер. Хозяйка, которую звали Лена, сделала кислое лицо:
— Как ты можешь
Молодой человек улыбнулся.
— Есть масса способов. Один из них, это закрыть глаза и представить, что с тобой не старуха, а женщина, которая мне нравится, и затем, когда глаза закрыты, я начинаю думать, как приятно будет завтра заплатить за квартиру, купить новый костюм и шелковые рубашки. И пока я думаю так, то продолжаю заниматься этим, и знаете ли, если глаза закрыты, то ощущение примерно то же самое. Иногда, правда, когда я испытываю трудности, мне приходится подогревать себя наркотиками. Я понимаю, что таким образом карьера моя продлится около пяти лет, и к этому времени от меня не будет никакого толку даже и молодым женщинам. Но тогда я наверно буду рад не видеть женщин вообще.
Я, разумеется, завидую своему аргентинскому другу, с которым мы снимаем одну квартиру. Красивый аристократичный, совершенно изнеженный молодой человек. Женщины должны его обожать. Когда я ухожу по утрам, знаете, что он делает? Он встает с постели, достает маленький электрический утюг и гладильную доску, берет свои брюки и начинает гладить их. Пока он их наглаживает, он представляет себе, как он выйдет из дому столь безупречно одетый, как он пойдет вдоль Пятой авеню, как где-то он выследит красивую женщину, как он будет следовать за запахом ее духов — долго, по всем кварталам, в переполненных лифтах, почти касаясь ее. Лицо женщины будет прикрыто вуалью, и вокруг шеи будут меха. Платье будет подчеркивать ее фигуру. Через какое-то время он заговорит с ней. Она увидит его красивое улыбающееся лицо и его благородную осанку. Они зайдут вместе в кафе выпить по чашке чая, а после в отель, где она остановилась. Она пригласит его к себе. Они зайдут в комнату, опустят жалюзи и в темноте будут заниматься любовью. И вот так, гладя свои брюки старательно и аккуратно, мой друг представляет, как он будет заниматься любовью с этой женщиной. Он знает, как он сожмет ее в объятиях. Он любит вводить свой фаллос сзади и поднимать ноги женщины, затем поворачивать ее чуть-чуть, чтобы видеть, как он движется взад и вперед. Ему нравится, когда одновременно женщина сжимает основание фаллоса, когда ее пальцы сдавливают теснее, чем губы входа, и это его волнует. Пока он двигается, она будет ласкать его вздутые шаровидные органы, а он ее клитор, потому что это доставит ей двойное удовольствие. Он заставит ее задыхаться и дрожать с головы до ног и умолять о продолжении.
Пока мой друг переживает все это в воображении, продолжая наглаживать свои брюки, он возбуждается и его фаллос становится твердым. Он откладывает брюки, утюг и гладильную доску, снова забирается в постель, ложится на спину, курит и продумывает всю сцену до малейших деталей, пока капля семени не появляется на головке его фаллоса, который он гладит, пока лежит и курит, и мечтает о других женщинах.
Я завидую ему, потому что он возбуждается просто от того, что думает об этом. Он часто задает мне вопросы: как женщины созданы? как они ведут себя?..
Лена засмеялась. Она сказала:
— Жарко. Я сниму корсет. Она зашла за занавеску, и когда из-за нее вышла ее тело выглядело свободней и расслабленней. Она села, скрестив ноги, блузка полуоткрылась. Один из ее друзей сел так, чтобы видеть ее. Другой мужчина, очень красивый, стоял возле меня, пока я позировала, и нашептывал комплименты. Он говорил мне:
— Я люблю вас, потому что вы напоминаете мне о Европе, о Париже в особенности. Я не знаю, что такое особенное в Париже, но в его воздухе словно разлита чувственность. Он заразителен. И это очень человечный город. Может быть, это оттого, что повсюду целующиеся пары: на улицах, за столиками кафе, в кино, в парках. Они обнимают друг друга так свободно! Останавливаются, забывшись в долгом поцелуе посреди тротуара, у входа в метро. Может быть, от этого, а может быть, оттого, что воздух там нежный, я не знаю. Ночью в темноте, в каждом подъезде можно увидеть мужчину и женщину, почти растаявших друг в друге. И проститутки наблюдают за тобой все время. Они касаются тебя. Однажды я стоял на автобусной остановке, лениво скользя взглядом по зданиям. Одно окно было окры-то, и я увидел женщину и мужчину в постели. Женщина была над мужчиной. К пяти часам дня это становилось невыносимо: повсюду в воздухе любовь и желание. Все выходят на улицы. Кафе переполнены. В кино есть маленькие ложи, абсолютно темные и занавешенные, так что можно заниматься любовью на полу, пока идет фильм, и никто вас не увидит. Все легко, все открыто. Полиция не вмешивается. Одна моя приятельница, за которой однажды шел мужчина, пожаловалась полицейскому на углу. Он засмеялся и сказал: "Когда однажды ни один мужчина не захочет вас преследовать, вам будет гораздо хуже, не правда ли? Ей-Богу, вместо того, чтобы сердиться, вы должны быть благодарны!" И он не помог ей.
Затем мой поклонник сказал мне полушепотом: "Не хотите ли пообедать со мной и потом пойти в театр?"
Он стал моим первым любовником. Я забыла Рейнольдса и Стефана. Теперь они мне казались детьми.
КОРОЛЕВА
Художник сидел перед натурщицей, смешивал краски и рассуждал о проститутках, которые его занимали. Ворот рубашки с подвернутыми рукавами, был расстегнут, открывая сильную гладкую шею и под нею темные волосы, ремень был ослаблен, причем на брюках одной пуговицы недоставало. Он говорил: