У светлой пристани
Шрифт:
Ушла она, а я так рта и не открыл. Неделю ходила ко мне, а я уперся, врачу сказал, чтобы не пускали. Сестричка меня полотенцем по щекам отхлестала, а я свое — не пускайте ее, и все тут. Ну и пришла она в последний раз, прощаться уже.
— Большая моя вина перед тобой, Савела, — говорит мне тихо, а на самой лица нет, — да не такая, чтобы ее простить нельзя было. Худо у нас получилось, и еще раз прости меня за то, а сердца на меня не имей. И те мои слова помни. Когда позовешь — тогда и приду, любого заласкаю. А теперь прощай, родной ты мне человек. Поклон тебе от всей
— Выписали меня не скоро, — сухо продолжал Савелий, — да только домой я не поехал. До Хабаровска добрался и по сапожной части пошел. Ну и запил как водится. Десять лет за рюмкой одним днем показались. Иногда выйду к Амуру, и мысль у меня такая: брошусь в воду, может, хоть так к родной деревне прибьет. Не бросился, крепко слова Таисьи запомнил…
С Амура холодком пахнуло, и Светлана поежилась, обняла себя за плечи руками и не сводила глаз с Савелия, готовая в любую минуту расплакаться за его трудную жизнь и за свою, так непросто начинающуюся.
— Ну а потом меня кто-то из деревни пьяным на улице увидел, — продолжал Савелий. — Дошло до Таисьи, она и примчалась, и в самое время поспела, потому как дошел я уже до конца и выход передо мною только один был. Вот и вся история… Таких историй война тыщи наделала, а может, и поболе, — грустно заключил Савелий. — И скажу я тебе, Светлячок, нет ничего на свете лучше, чем доброта людская. От нее и наша сила идет. Я ведь теперь как заново народился, работу имею, уважение от людей, И если все тыщи этак — какая сила-то заново на ноги поднялась. Вот ведь как оборачивается дело.
Савелий тяжело поднялся, долго примеривался и далеко швырнул закидушку. Вначале лишь леска с легким шуршанием разматывалась, потом коротко булькнуло, и опять все стихло в ночи.
— Сильно она вас любит, тетя Тая, — прошептала Светлана, в задумчивости глядя на огонь, — я еще тогда догадалась, как она вам подарок передавала.
Савелий не ответил. Он стоял близко у воды, держал в руке леску и о чем-то думал, попыхивая папиросой.
Утром Светлана проснулась с непонятной радостью в себе. Еще и глаза не открыла, в постели лежала, а всю ее так и переполняло дивным светом и ожиданием чего-то хорошего, что' непременно должно сегодня случиться. И она долго лежала на спине, рукою трогая то место, где у женщин выпуклостям положено быть, а у нее лишь едва заметные бугорки обозначались. Но и это ее сегодня не печалило и горьких мыслей не вызывало, а было лишь радостно, до замирания и холодка в груди, радостно от того, что она есть на земле и есть сама земля, на которой живут прекрасные люди.
И Светка уже не могла лежать, а вскочила, и бросилась к окну, и отдернула штору, что скрывала от нее целый мир. Она настежь распахнула и створки окна и навалилась грудью на подоконник, глядя на ярко-зеленую листву, по-утреннему свежую, едва приметно трепетавшую от сизой струи воздуха и крохотных капелек росы.
Светлана не утерпела, потянулась и сорвала один лист черемухи и приложила к груди, и только теперь почувствовала, какое у нее горячее тело. Маленькая ладонь листочка плотно приникла к коже, вбирая в себя Светкин жар, Светкину боль и печаль, что еще вчера переполняли ее.
Светка закружилась по комнате, что-то и себе неведомое запела, схватила мыло и полотенце и выскочила было в сени, но тут же вернулась. Быстро накинула халатик, мельком в зеркало глянула, поправила короткую прическу и вон из дома — на Амур.
Вышла на крыльцо, а половицы от росы, словно от дождя, мокрые, и в траве фиолетовые искорки сверкают, не иссушило их еще утреннее солнце, не обдул ранний низовик — такая в эту ночь роса была. И Светлана двор не протоптанной дорожкой, а травой перебежала, жмурясь от удовольствия и тихо вскрикивая.
«Что же мне радостно-то так? — думала Светлана, пробегая мимо огородов. — Что это такое случилось? Я ровно помешанная сегодня, а петь-то как хочется! А воздух какой! Его бы пить маленькими глоточками надо, вприкуску с солнцем, а еще лучше плыть теперь по такому воздуху, просто раскинуть руки и плыть и смотреть в небо, которому границ не видно. Как хорошо!»
Светлана выбежала на берег и замерла над самым обрывом, готовая и в самом деле широко раскинуть руки и броситься вниз, по воздуху спланировать к реке, и ей казалось сейчас, что сделать это — сущий пустяк.
Над Амуром тоненькими ручейками змеился белый туман. Он плотно обтекал плашкоут Савелия, и пристань сверху казалась потонувшей в светлом мираже. Она была такой крохотной, эта пристань, с маленьким домиком Савелия и длинным трапом на землю. Она словно бы заблудилась среди громадного простора реки и только на одно мгновение пристала к берегу, готовая каждую минуту отправиться в неведомое плавание, к далекому океану. И, наверное, хорошо бы было плыть на плашкоуте Светлане. Растопить печурку в домике, для кого-то приготовить чай, заботиться о ком-то и смотреть на проплывающие мимо берега, и запоминать все, на всю жизнь запоминать.
Тоненькая Светкина фигура в голубеньком халатике хорошо: выделялась на зеленом фоне деревьев. Стояла она над обрывом одинокая, счастливая, и халатик мягко обтекал ее талию, легонько трепетал выше колен, и стрижка под Гавроша так шла ей теперь, обнажая крохотную родинку ниже левого уха.
И в это время, безжалостно руша всю прелесть утренней тишины, внезапный и сильный, поплыл над рекой, пристанью и деревенькой короткий, требовательный гудок теплохода. Светлана вздрогнула и поникла плечами, и почти испуганно смотрела на громаду теплохода, медленно выплывавшего из тумана.
— Светка, чума ходячая, — послышалось за ее спиной, — а я-то думаю, кто там столбом встал. Ты купаться?
Верка подбежала, глянула равнодушно на теплоход, на плашкоут и неожиданно прижалась к Светлане, голову опустила.
— Ой, Светка, флюгер-то мой, паразит, присушил меня, что ли, своими поэмами. Во сне его стала видеть. Хотела отшить, а не могу. Вот же зараза попалась…
— Вера, ты возьми мое полотенце, — тихо попросила Светлана, — а я сейчас приду, и мы вместе искупаемся.