У свободы цвет неба

Аусиньш Эгерт

– Вероятно, он теряет очень много?
– предположила Лейшина.

Хайшен печально кивнула:

– Да, очень много. Имя он все равно не сохранит, если решился на такое.

Айдиш вздохнул и попросил избавить его от политики и светских сплетен, а то у него от них голова болит, причем в буквальном смысле. И тему пришлось свернуть.

После полдника Полина подмигнула Чаку и взяла в руки сааланский струнный инструмент, похожий на гитару. Сперва она спела "Капли датского короля", и Айдиш, несмотря на головную боль, с задумчивой улыбкой еле заметно кивал ей в такт, а Стас слушал, забыв поставить чашку на стол. Димитри молчал и был довольно мрачен, Дейвин тоже, а вот маркиз да Шайни наоборот -

слушал с удовольствием и улыбался чему-то. А потом она начала другую песню, я ее не знала, и припев мне резанул так, что аж вдох в горле застрял. "В небеса твои крылья унесут колокольный звон, голоса медных братьев подпоют тебе в унисон, облака подытожат эту жизнь и стреножат смерть, а пока в небо лучше не смотреть", - услышала я и поняла, что уже ничего, вообще ничего нельзя поправить, и всего утешения у меня только то, что нашелся один человек, который согласился разделить со мной предстоящее неизбежное. Но испугаться я не успела, потому что Кучеров толкнул меня локтем, подмигнул и сказал: "Не кисни". И я улыбнулась, сначала ему, а потом Максу. А посмотреть на князя так и не смогла. Полина тем временем ушла из зала на маленькую площадку между двумя пролетами лестницы, села там на ступеньки и стала о чем-то говорить со своим сайни. Дейвин поднялся, поклонился князю, пожелал досточтимому выздоровления и собрался уходить, но проходя мимо лестницы, остановился, прислушался и посмотрел на Полину совсем диким взглядом. Тогда прислушалась и я, тем более что она и не скрывалась с разговором. И снова едва не подавилась вдохом. Она там обещала своему сайни, что научит их танцевать почти совсем как люди и подарит песню, которая будет целиком их. Только надо собрать компанию, чтобы было веселее. Нужно три, не меньше три, можно больше. Пока она объясняла про "три, не меньше три", Гайям спустился к ней с галереи.

Димитри поднял голову от скатерти и с интересом посмотрел на происходящее. А Гайям, видимо, совсем забыл края: он начал договариваться о свидании при свидетелях.

– Милая мистрис, - сказал он, чуть наклонившись к Полине, сидевшей на ступеньках, - у меня к тебе предложение на этот вечер, и если ты согласна, то и на все следующие вечера. Энц Жехар предупрежден, я договорился, меня подменят, дом свиданий я знаю, тут недалеко и уютно.

Полина посмотрела на него очень большими глазами и, кажется, испугалась. Она бросила панический взгляд на Димитри, потом на Дейвина, но никто из них не спешил ей на помощь.

– Я не могу, - сказала она.
– Извините, но нет. Это же безнравственно.

Гайям засмеялся.

– Я не верю в твою строгость, по всей столице идут слухи, что именно ты научила дурному князя Димитри! Я видел твое выступление в суде сегодня! На самом деле ты веселая и смелая, неужели же я тебе настолько неприятен, чтобы так глупо отговариваться!

– Вы не понимаете, - морщась, сказала она и встала.
– Я уже осуждена нашим судом, просто приговор отложен, это пожизненная несвобода. Мне нечего терять, поэтому я выгляжу храброй, но для связи я плохой вариант. Даже для короткой.

– Я не понимаю, - протянул он огорченно.
– Я правда не понимаю, почему это препятствие. Это ужасно печально...

– Послушайте, - голос у Полины был такой, как будто на нее вылили стакан кипятка, а она пытается вежливо объяснить, что ей после этого малость не по себе, - разве вы не понимаете, что... Что это унизительно для нас обоих?

Он отшатнулся, как если бы получил пощечину. Потом развернулся на пятках, сел на ступеньку и опустил голову на руки. Полина вдохнула, чтобы что-то сказать, невнятно шевельнула рукой в его сторону, потом отвернулась и пошла к себе. Жехар пристально посмотрел на коллегу. На его лице было написано "а я тебя предупреждал", но Гайям уже не мог этого увидеть, он поставил локти на колени, оперся лицом на руки и сидел, глядя в пол. Айдиш начал подниматься из-за стола, Жехар забрал Гайяма с лестницы и дал досточтимому пройти. Еще один нобиль, охрана Айдиша, пришел из другого коридора и ждал его на галерее.

Вечер кончился. Димитри и Дейвин ушли, в зале остался только Унриаль да Шайни и я. Сайни убирали со стола, но уходить не хотелось: по комнатам мы успели насидеться. А завтра наверняка все будет уже не так, и не думать о том, что нас ждет, не выйдет, вердикт же огласят. Небось, еще и подписать заставят.

Я присела обратно на лавку и уставилась в огонь, он-то одинаковый под любым небом и во всех мирах. Маркиз, кажется, смотрел на дождь за окном. На галерее послышались шаги, я перевела взгляд на лестницу. К нам спускались Полина и Чак. Она посмотрела на маркиза, как бы извиняясь пожала плечами и объяснила:

– Он просит песню. Я обещала.

Маркиз кивнул ей:

– Я тоже прошу, хотя обещано не мне.

Сказки, которую она спела Чаку, я не знала. В ней было что-то про ветер и про девочку-танцовщицу, которую он вел всю жизнь, а теперь как будто ждет, что придет время и она родится снова. Слов я не запомнила, а мелодия досталась сайни. Он был очень серьезным и сказал Полине, что это хороший подарок и когда у него будет пара и щенки, он научит их этой музыке. От всей этой сказки мне осталась только последняя строчка: "ей укажет дорогу в бессмертие вольный ветер". С тем я и уснула.

Тем вечером в квартире Полины на кухне впервые за много месяцев горел свет и слышались живые голоса. Айриль и Валентин обсуждали нравственные аспекты переезда в квартиру Полины с обеих сторон.

Маркиз, смущенный обстоятельствами переезда и тем, что ключ он получил не от хозяйки квартиры, беспокоился о том, как он будет объясняться с приемной матерью, когда она вернется. Валентин несколько раз пытался свернуть тему, но Айриль был настойчив и упорно повторял вопрос. Наконец, байкер сдался.

– Хорошо, - сказал он мрачно.
– Хочешь знать, как оно есть, давай говорить, как есть. Ты понимаешь, что если ключ от ее квартиры был у меня, а завещание, которое ты вскрыл пять месяцев назад, датировано двадцать четвертым годом, то она вряд ли вообще вернется?

– Нет, Валентин Аркадьевич, не понимаю, - честно признался да Юн.
– Завещание, по-моему, нормальный ход для любого человека, который заботится о своем торговом деле. Если у хозяина дела есть минимальные представления об ответственности, он должен позаботиться о будущем своего предприятия, чтобы оно не погибло вместе с ним. Бывает все: горный обвал, простуда, грабители, да хоть рыбья кость в горле. Донос, кстати, тоже бывает, но с этим сложнее, хотя ваш закон позволяет обойти это проще, чем наш.

– Не понимаешь или не хочешь понять?
– байкер пристально смотрел на юношу слегка из-под бровей.

Айриль заглянул в себя, подумал.

– Не хочу, наверное. Мне неприятно думать, что я больше ее не увижу.

– Хорошо, что сам сказал, - кивнул Валентин.
– Теперь думай, тоже сам.

Айриль вздохнул и принялся думать вслух.

– Завещание она написала в двадцать четвертом году, значит, это решение - следствие ареста Алисы, верно?

– Нет, неверно, - без выражения произнес Валентин.
– Это ответ на расстрел основателей и первых хозяев "Линка-на-Неву" и "Табачного капитана".

– Ах, вот как, - кивнул юноша.
– Значит, и ключ у тебя появился тогда же.

– Тоже нет. Ключ она отдала за полтора года до ареста, осенью двадцать пятого года. В первую волну репрессий.

– Она все это время ждала, что завтра придет ее день?

– Мы все ждали. Она, наверное, со дня увольнения из корытовского лагеря. Я - со дня гибели Витыча. Когда Марина и Алиса начали ждать, не знаю, не скажу.

– Я понял, - печально сказал Айриль.
– Она пошла на суд, чтобы сказать свое мнение обо всем, что стало с городом и ее друзьями. А чем это для нее кончится, ей неважно. Потому ее дело у меня, а ключ от этой квартиры - у тебя.