У Терека два берега…
Шрифт:
— Степа, сворачи…! — крикнул Салман, а фразу его уже заканчивали автоматные очереди.
«Вать-вать-вать…» — пропели над ним пули, когда он уже кувырнулся через борт «Виллиса». И успел он еще рассмотреть, как валятся набок, вслед за теряющей равновесие машиной, два прошитых одной красной строчкой тела.
«Командир!» — уже рождался в его груди дикий вопль, но проснувшийся еще раньше разведчик задержал его, отложил на потом. Бой только начинался, и опыт разведчика заставил его замереть, не подавая признаков жизни.
Теперь только ждать. Ждать, пока у противника не лопнет самое крепкое в мире терпение. Ведь раньше он просто воевал, воевал с врагом, как джигит, как сын своего народа. А сейчас он ждал своих личных кровников. Их кровью должно быть полито тело убитого командира.
Он почувствовал себя одиноким волком на этой бесконечной войне. Даже в глубоком вражеском тылу он не был так одинок, как сейчас, на нашей территории, в нескольких километрах от своей родной части. Вот что значил Для него майор Артамонов…
Их было трое. Они были одеты в немецкую полевую форму, сидевшую на них мешковато, на головах были высокие папахи со странными позолоченными трезубцами. Бандеровцы приближались, поводя дулами автоматов, и Салман машинально отмечал направление возможного огня.
— Бачишь, Петро, яку птаху видну завалылы? — сказал один из бандеровцев, подходя к завалившемуся на левый борт автомобилю.
— Дивысь, хлопче, никак майор? — отозвался Петро. — Не серчайте, товарищ майор, что убывы, а не погутарили. Теперь погутарим…
— Пошукайте заднего! — приказал первый, видимо, старший из них.
— А чо его шукать? Вин трошки отдохнуть прилег…
Бандеровец только указал дулом автомата на лежащего без признаков жизни Салмана, как тот моментально ожил, ударил из согревшегося под ним автомата, потом ударил еще одной короткой очередью с переката.
Бейбулатов знал наверняка, что двоих он срезал наповал, а еще один, скорее всего, корчится на земле с простреленными ногами. Разведчик вскочил на ноги. Так и есть. Двое были мертвы, а один ерзал на спине, тыча автоматом в небо. Салман вышиб ударом ноги автомат из рук бандеровца, присел рядом на корточки.
— Отвечай, собака, воевал?
Он никогда не допрашивал пленных. Он не знал немецкого, и по-русски научился сносно говорить только на третий год войны. Да и не о чем ему было с пленными разговаривать. А теперь ему надо было многое сказать этому человеку.
— Ну, говори, сын собаки!
— Воевал, — провыл раненый бандеровец. — Второй Украинский. Петро Запара меня кличут. Не убивай меня, солдат! У меня жинка, дитятки…
— Ты предал свой народ, Петро.
— Ты ни бачив, хлопче! Разве ж мой народ — москали? Я ж украинец. На шо мне Советы? Так и ты ж — грузин…
— Я — не грузин, я — чеченец.
— Нехай чеченец, все ж — не жид, не москаль, не комиссар. Убивай политрука! Иди домой! Там бей колхозника, забирай свое добро… Ой, больно мне!.. Перевяжи меня, солдат!.. Тикай домой, хлопец! Сражайся за Самостийну Грузию… тьфу, бис!.. за Самостийну Чеченю. А комиссара мы уже поубивали за тебя… Радуйся!
— Вы убили моего командира. Он был мне как отец. Он был… Его враги были моими врагами. Кто предал его, тот предатель. А вы убили моего командира. Ты умрешь, Петро, как собака.
В руке Салмана тускло блеснул в этот пасмурный февральский день клинок кинжала.
— Ты боишься, Петро?
— Боюсь, хлопче… Лучше пристрели меня, солдат…
— Дрожит твое трусливое сердце. Страх твой успокоит душу моего командира. Значит, командир мой будет отомщен. Так когда-то поступали мои предки…
Салман нашел в машине саперную лопатку, перетащил тела к полуразрушенной часовне. Вырыл две могилы. Подумал и сделал еще в каждой углубление на дне, чтобы и командир, и Степа смогли сесть при появлении ангелов смерти Мункара и Накира.
Он еще долго стоял над могилой командира. Нет, он не молился, ведь мучеников, павших на поле битвы, хоронят без молитвы. Салман просто разговаривал, советовался с Артамоновым. Словно получив, наконец, от него нужный совет, он кивнул последний раз и пошел назад в расположение своей части.
С кольев плетня ему вслед смотрели мертвыми глазами три головы в папахах с позолоченными трезубцами.
Дядя Магомед расцеловал ее в обе щеки.
— Ну, здравствуй, Айсет, здравствуй, племянница. Как жизнь, как здоровье? — Не дожидаясь ее ответа, он деловито продолжил: — Собирайся, нам предстоит долгая поездка… Вот… — Он достал из кармана паспорт, протянул Айсет. — Возьми на всякий случай. Если попросят. Хотя, наверное, не попросят.
Айсет раскрыла темно-красную книжицу с двуглавым орлом, посмотрела на собственную фотографию, недоуменно взглянула на дядю.
— Айсет Гозгешева? Ты меня уже замуж выдал?
— А тебе не терпится? — хохотнул дядя. — Погоди, дорогая, с этим спешить не надо.
— А куда мы едем?
— В Дойзал-юрт. Хорошее место. Там новую школу построили, мы приглашены на открытие…
Ехали долго, колонной, состоявшей из нескольких больших дорогих джипов в сопровождении двух милицейских «уазиков» и открытого грузовика с автоматчиками. В дороге дядя был весел, шутил, нахваливал Айсет и ее статьи. Она все порывалась, пользуясь его добрым настроением, попроситься наконец на волю, но всякий раз чутье подсказывало ей, что делать этого не надо.
Айсет сразу обратила внимание на эту женщину, что было неудивительно, поскольку та всем своим видом резко выделялась из толпы — высокая, стройная, дорого и стильно одетая, с гордой прямой осанкой и густыми, совершенно седыми волосами, выбивавшимися из-под головного платка. Те полчаса, что длилась короткая официальная часть, рядом с женщиной неотлучно находился молодой смуглый красавец в добротной замшевой курточке, но потом, когда митинг закончился, и глава районной администрации — немолодой, лысоватый, облаченный в полувоенный френч, напоминавший одновременно и горский бешмет, и цивильный пиджак, — пригласил дорогих гостей к столу, красавца отозвали в мужской круг. Айсет же усадили на другом конце, и она оказалась рядом с этой необычной женщиной. Теперь, вблизи, по пергаментной сухости кожи, по густой сеточке мелких морщин, прорезавших все еще красивое лицо, Айсет поняла, что женщина очень и очень пожилая. Только глаза были молодые, огромные, небесно-голубые.