У Терека два берега…
Шрифт:
Нет, это были не румыны. Это были чеченцы, это были горцы, это были гребенские и кубанские казаки, опытные и удачливые охотники. А Салман был их добычей — оленем. Он бежал через чащу, судорожно вдыхая ноздрями сырой воздух южной зимы, и чувствовал, что лес уже пахнет кровью загнанной добычи. Салман все понимал, маневры врага не были для него загадкой. Его загоняли, охватывая полукольцом, чтобы в один прекрасный момент сомкнуть его окончательно. В другой раз Салман ушел бы легко и дерзко, но сейчас он чувствовал, что раненая нога в гонке с достойным противником подводила его. Нет, ему на этот раз было не уйти.
Тут ему представился хромой Дута, вечно ковылявший за их шумной ватагой, наблюдавший за их веселыми играми с плохо скрываемой завистью. Иногда Дута забывался и следил за ними со счастливой улыбкой, разделяя общий восторг от игры. Но, опомнившись, он менялся в лице, стискивал зубы и шептал страшные проклятья. А они, не замечая его ненависти, или, наоборот, дразня хромоножку, бегали и прыгали, швыряя друг в друга охапки опавших листьев, пахнущих каким-то крепким, клейким лесным настоем.
Бейбулатов остановился над руслом высохшего лесного ручья, заваленного этими самыми листьями. Поддел их носком сапога. И чуть не вскрикнул от мысли, что эта шальная идея могла прийти ему, когда он рухнул бы под вражескими пулями или корчился, получая удары ногами по ребрам и по почкам.
Салман упал на колени. Со стороны могло показаться, что беглец сошел с ума или решил последний раз помолиться Аллаху. Но чеченец стал быстро раскапывать плотные лиственные слои. Скоро перед ним образовалась небольшая могилка. Салман положил на дно портфель, вещмешок, потом лег сам и разместил оружие. Затем стал закапывать ноги, туловище, голову и, наконец, он погрузил в мягкую пахучую массу листьев неудобно торчащие руки. Теперь оставалось только лежать и ждать, доверившись во всем собственной удаче и лесным джиннам.
Скоро он услышал быстрые перебежки в отдалении, это догоняли его, охватывая, два крыла погони. Через несколько минут послышались размеренные шаги в цепи его преследователей. Неужели обнаружат? Ведь он не видел, как выглядит его маскировка со стороны. Если бы с ним был напарник! Чуть ли не впервые он пожалел, что ушел в разведку один. Но кто бы потом маскировал в листьях напарника? Перед Салманом вдруг предстала длинная цепочка его друзей и приятелей, которые прятали его, но один всегда должен был оставаться последним. Кому-то не на кого было надеяться. Кто-то должен был погибнуть. Азиз! Конечно, последним был друг Азиз.
Шаги приближались. Вот уже кто-то задел куст можжевельника, который также цеплялся за раненую ногу Салмана. Еще шаг, и вражеская стопа вдавилась у самого лица разведчика. Предательски поползли вниз листья. Другая нога опустилась где-то за затылком, наверху. Хорошо, что он зарылся в углублении канавы, и преследователи машинально через нее перешагивали.
Потом коченели руки и ноги, холод, казалось, подбирался к самому сердцу. Но все это было ничего. Это были ощущения живого человека…
— Ну, Салман, ценнее этого портфельчика ты еще ничего из-за линии фронта не приносил, — сказал ему майор Артамонов, командир разведки дивизии, когда Бейбулатов, с трудом отмыв многодневный слой грязи, вошел к нему для подробного доклада. — Бумажки эти — документы о секретной диверсионно-разведывательной школе Абвера. Полные списки командиров, инструкторов, курсантов… А гнались за тобой, скорее всего, курсанты или выпускники этой школы. Народ очень серьезный, подготовленный. Так что слава твоему Всемогущему! Ну, и нашему, конечно… Боюсь сглазить, Салман, но ведь могут за это дело тебе Героя припаять. Как пить дать, могут. Тут уж, извини меня, мусульманство свое на время забудь, потому что напиться по-черному ты теперь должен!..
С точки зрения среднестатистической чеченки — а в чем-то, пожалуй, и европейской женщины, — жизнь Айсет в Гудермесе была устроена вполне завидно.
Добротный современный особняк, словно перенесенный в эту кавказскую глушь с Рублевского шоссе или из Голланд-парка. Две просторных светлых комнаты с видом на горы, плоский японский телевизор со спутниковой тарелкой, своя душевая кабинка, свежий воздух и свежайшие продукты к столу — какие душе угодно, кроме, разумеется, спиртного и свинины. Впрочем, без алкоголя Айсет вполне могла прожить, а свинину никогда не жаловала.
А еще у Айсет впервые в жизни была личная служанка, четырнадцатилетняя Эльза, сирота-беженка из Сережнь-Юрта. Боязливая, раболепная услужливость этого дичка-подранка то раздражала, то смешила Айсет, а по временам бывала даже трогательной. Она понимала, что для Эльзы попасть в услужение в дом самого Магомета Бароева было несказанной удачей, и девчонка из кожи вон лезет, чтобы исполнить любое желание хозяйки, — а то прогневишь ее и вмиг потеряешь сытое, теплое место.
В первое время получалось не очень: девочка была по-подростковому неуклюжа, к тому же плохо понимала по-русски, и Айсет приходилось прибегать к помощи переводчиков — тети Алии или одной из кузин. Те с Эльзой не церемонились — кричали на нее по-чеченски, осыпали пощечинами и подзатыльниками, на ночь запирали в чулан, еще и Айсет выговаривали, что миндальничает с этой безродной дворняжкой, совсем распустила девку…
Айсет и вправду поставила себя с Эльзой не как повелительница, а скорее как старшая подружка: делилась лакомыми кусочками, разрешала смотреть мультики по телевизору, в свободное время занималась с ней, как могла, арифметикой, географией и русским языком. Юная служанка души не чаяла в своей юной госпоже…
Айсет запрещено было покидать пределы дядиного особняка. Выйти она могла только в сад, отгороженный от улицы глухим высоким забором.
Как пояснил дядя, это делалось для ее же безопасности: смелые статьи оппозиционной журналистки Айсет Бароевой вызывали в Кремле раздражение и даже ярость, а Гудермес, ставка промосковской чеченской администрации, наводнен агентами ФСБ, мало ли что может случиться… Айсет слушала дядю, покорно склонив голову, покрытую дурацким платком, и не верила ни одному его слову. Она теперь многому не верила… Айсет часто вспоминала то лето девяносто второго года, когда она, двенадцатилетняя парижская пансионерка, прилетела погостить в Москву к родителям. Москвы она в тот раз толком и не видала — прямо из аэропорта отец повез ее за город, в элитный дачный поселок возле платформы Театральная, на девяносто процентов состоящий из приватизированных госдач. Доку Бароев и тогда был в Москве не последним человеком, возглавлял крупную строительную фирму, а до того, еще при советской власти, трудился замом в непонятной конторе, именовавшейся Министерством строительства на Дальнем Востоке, но расположенной, однако, в центре Москвы. Кстати, Айсет он отправил во Францию тоже еще в советские времена, выдернув из престижной французской школы, что в Лялином переулке, — сначала на год, по какой-то хитрой программе образовательного обмена, а потом вроде как и насовсем-Каникулярный месяц пролетел быстро, а в последний день перед ее возвращением в Париж семья Бароевых была приглашена на шашлыки к соседу Валерию Петровичу, а поскольку Доку Рамазанович жил тогда по обычаям не столько мусульманским, сколько московским, то не чурался ни женского общества за праздничным столом, ни рюмочки-другой хорошей водки.
А под водочку с шашлыками и разговоры получались откровенные.
— Допрыгается этот летун усатый со своей независимостью! — говорил Доку Бароев. — Русские из Чечни бегут, толковые чеченцы тоже бегут. Ногами за свободу голосуют! Еще немного, и кто тогда останется — бандиты, пастухи и писатель Яндарбиев?
— Нефть останется, — возразил кто-то из гостей.
— Какая нефть? — отмахнулся Бароев. — Трубу с Каспия перекроют — и плакала чеченская нефть…
— Пустое все это, не такой дурак этот Дудаев, чтобы всерьез отделяться, — заметил хозяин дачи, чиновник по финансовому ведомству. — Просто политический момент сейчас такой, все вопят о независимости и суверенитете — и татары, и якуты, и чукчи с нивхами. Вон, даже в Свердловске, на родине нашего всенародно избранного, и то какую-то Уральскую республику учреждать собрались. А смысл у всех этих вольных упражнений один — побольше хапнуть из казны.
— Вот тут-то дудаевские ребята не промах, — хохотнул еще один сосед по даче, милицейский генерал. — Уж хапают так хапают!
— На месте нашего президента я бы этих штукарей сама от России отделила и закрыла границы на замок, — безапелляционно заявила жена генерала. — Они бы там через год собачек ловили да кушали, как грузины со своим Хамсахурдией…
В памяти юной Айсет этот вечер запечатлелся навсегда — конечно, не из-за этого непонятного и неинтересного для нее в ту пору разговора. Просто тогда она в последний раз видела живой свою маму.