У вас семь новых сообщений
Шрифт:
Добравшись домой, я тут же разрываю пластиковый пакет, выложенный внутри бумагой с рекламой химчистки. Это черное платье с крохотными золотыми бусинками на воротнике и по подолу. Не помню, чтобы я видела маму в нем. Я надеваю его и смотрюсь в зеркало. Это самая красивая вещь, которую я примеряла в своей жизни. Я поворачиваюсь и иду к окну. За мной кто-то наблюдает, я это чувствую. Там никого, но свет горит. Через несколько секунд свет гаснет, и кто-то подходит к окну. Я могу различить только силуэт кудрявой головы. Я улыбаюсь, кружусь перед окном, демонстрируя платье, и задергиваю шторы.
Мне хочется показаться отцу, но я не собираюсь
– Мама?
Я отхожу на шаг и смотрю на него. Его ноздри слегка раздуваются, как будто он что-то нюхает во сне. Он поджимает губы и отворачивается. Я крадусь к лестнице и застываю на первой ступеньке, услышав незнакомый женский голос. Она нервно смеется. Это та женщина на «Э».
Прежде чем я успеваю развернуться и убежать обратно, они заходят в холл. Она довольно симпатичная, одета по-богемному. Отец останавливается как вкопанный, увидев платье. Я чувствую, что покраснела как помидор, и понимаю: он никогда не видел это платье на маме.
– Луна? – спрашивает отец. – Откуда?.. Что?
– Я ходила в химчистку, ну, знаешь, в ту…
К счастью, девушка на «Э» нарушает неудобное молчание, протягивая ко мне руки. Боже, у нее кожаные украшения.
– Меня зовут Элиза, я так рада с тобой познакомиться.
– Я тоже.
– Собираешься куда-нибудь? – спрашивает она, искушая меня сказать что-то резкое.
– Да, – отвечаю я, – собираюсь утопиться в болоте. Хорошего вечера обоим.
Я пытаюсь посмотреть на отца с вызовом, но они улыбаются и проходят мимо. Я замечаю, что на его пиджаке до сих пор висит ценник, и мне приходится два раза дернуть, чтобы оторвать его. Вернувшись в комнату, я смотрю через окно на улицу. Они стоят совсем рядом и ждут такси. Я сажусь на кровать.
От нее приятно пахнет. Чем это? Абрикосами?
Я снимаю платье и надеваю ночную рубашку. Сосредоточиться на домашней работе нелегко, но я честно пытаюсь. Все, о чем у меня получается думать, – это Оливер, ведь он наконец заметил меня. Интересно, он знает, что я наблюдаю за ним или слушаю, как он занимается? Потом я вспоминаю про мамин телефон и шесть оставшихся сообщений. Я решаю подождать до завтра, мне хватило сцены на лестнице.
Ложась спать, я думаю: «Что они там делают на своем свидании?» Элиза напоминает мою вожатую из лагеря – Уиллоу – она всегда слегка улыбалась и смотрела на все влажными глазами. Совсем не так, как мама, с ее напряженным и внимательным взглядом и слегка прищуренными глазами. У меня тоже есть эти черты. Но стоит мне задуматься, как все считают, что я хмурюсь. Я смотрю на фотографию мамы, прикрепленную к стене скотчем. Я вырезала ее из одного огромного глянцевого журнала, которые обычно лежат в номерах отелей. На ней блестящее платье с меховым воротником, а взгляд говорит: «Я бросаю тебе вызов».
Глава 7
Луна над Бруклином
Сейчас весенние каникулы, отец наконец-то закончил свой документальный фильм, поэтому, пока Тайл смотрит мультики, мы едим французские тосты – единственное блюдо, которое он любит готовить.
– Так с чего ты решила пойти в химчистку? – спрашивает он, на его губах блестят капельки сиропа.
Я пытаюсь откусить кусок побольше, чтобы у меня было время подумать над ответом.
– Просто из любопытства.
Он прекращает жевать, странно смотрит на меня – взгляд, который я не могу толком понять, – и откусывает еще кусочек.
– Как твое свидание? – интересуюсь я, меняя тему.
– Неплохо… – отвечает он.
Моего отца всегда было трудно раскусить. Он рассказывает только то, что считает нужным, не больше.
– Она торгует травкой?
Он смеется. От этого простого звука мне становится теплее.
– Она учительница, – говорит он.
– Дай догадаюсь. Учит плести корзины?
Он смеется опять, но на этот раз по-другому. Фраза про травку определенно имела больший успех.
– Учительница английского. Да, я знаю, что это штамп. Но она действительно ничего. Только…
Ему не нужно договаривать, мы оба и так понимаем, что он имеет в виду. Мне будет нелегко даже подумать, что кто-то может занять место мамы, но ему, без сомнения, еще тяжелее. Я вырезаю середину своего тоста – лучший кусочек.
– Ты знаешь Оливера, который живет напротив?
– Видел.
– Чисто гипотетически, если бы он меня пригласил, как думаешь, можно было бы мне сходить послушать его игру на виолончели?
Он съедает еще кусочек и вытирает уголки рта.
– Думаю, это было бы неплохо.
– Мне пятнадцать через три дня.
– Я в курсе, Луна. Я не настолько выпал из жизни.
По его выражению лица я понимаю, что могу его подразнить.
– Нет, но когда ты бродил по дому из комнаты в комнату, мне в какой-то момент захотелось позвонить в больницу Бельвю.
Он кидает в меня салфеткой, но мне удается вовремя увернуться.
Честно говоря, после того несчастного случая я точно так же бродила из комнаты в комнату. Тайл три месяца прожил с нашей бабушкой на Лонг-Айленде, а мы с отцом превратились в зомби, питающихся тайской едой и имбирным элем. Я в школе скатилась на тройки и потеряла друзей – двух Рейчел. Не знаю, почему мы дружили. Просто так получилось.
В пятом классе наш проект ко Дню святого Валентина занял первое место. Все остальные просто вырезали сердца из цветной бумаги, а мы взяли фотографии разных пар: на вечеринках у наших родителей, на прогулках в парке, геев и натуралов, белых и черных, молодых и старых, улыбающихся и дурачащихся. А потом выложили их в форме огромного сердца и прикрепили к листу. Целый год наша работа висела в школе. Мы все время делали какие-то творческие работы и вместе проводили время, пока наши родители пили коктейли. Теперь Рейчел-один – это хорошенькая снаружи, но пустая внутри девица, которая тратит четыреста долларов в месяц на уход за волосами и встречается с половиной парней на Сентрал-Парк-Уэст. Рейчел-два можно принять за немую. Она редко что-то говорит и больше напоминает красивую сумку, которую Рейчел-один везде с собой носит. Я называю их Барботами – помесью Барби и робота. Они морят себя голодом, обладают нездоровой страстью к блеску для губ, и их неуверенность в себе просвечивает сквозь шмотки от «Прада». После смерти моей мамы они никак не могли понять, почему я не демонстрирую свое горе, почему не выгляжу несчастной. Рейчел-один сказала, что я веду себя «жутко», и Рейчел-два, несмотря на свою нелюбовь к использованию слов, сообщила, что я «больше им не подхожу». Я их ни в чем не винила на самом деле. Что-то во мне тогда сломалось, и я ничего не чувствовала. Они удалили меня из друзей на «Фейсбуке», но мне было все равно.