Уайнсбург, Огайо
Шрифт:
В шестнадцать лет Сет с двумя приятелями однажды сбежал из дому. Ребята забрались в открытую дверь порожнего товарного вагона и уехали миль за сорок — в город, где шла ярмарка. Один мальчик прихватил бутылку со смесью виски и черносмородинного вина, и беглецы распили ее в дверях, свесив ноги наружу. Приятели Сета пели и махали руками зевакам на станциях, мимо которых проходил поезд. Они замышляли набеги на корзины фермеров, приехавших с семьями на ярмарку. «Как короли будем жить — и ярмарку посмотрим, и бега, — и все задаром», — хвалились они.
Сет пропал, и Виргиния Ричмонд расхаживала по дому с неясной тревогой
К концу недели вернулся Сет, немного усталый, с копотью в ушах и под глазами, — и она опять не нашла в себе сил отругать его. Он вошел, повесил кепку на гвоздь у кухонной двери, остановился и пристально поглядел на мать.
— Мне захотелось назад через час после того, как поехали, — объяснил он. — Я не знал, что делать. Знал, что ты будешь волноваться, но, если бы вернулся, мне было бы стыдно перед собой. Я решил, что мне полезно вытерпеть всю эту волынку. Было неудобно — спать на мокрой соломе, да еще к нам пришли спать два пьяных негра. Я украл с телеги фермера корзинку с обедом и потом все время думал, что его дети на целый день остались без еды. Все это мне до смерти надоело, но я решил дотерпеть, пока ребята не захотят вернуться.
— Я рада, что ты дотерпел, — ответила мать не без обиды и, поцеловав его в лоб, сделала вид, будто занята по хозяйству.
Как-то летним вечером Сет Ричмонд пошел в «Новый дом Уиларда» к приятелю Джорджу Уиларду. Днем лил дождь, но, когда Сет вышел на Главную улицу, небо уже очищалось, и запад полыхал золотом. Свернув за угол, Сет вошел в гостиницу и стал подниматься к приятелю. В конторе гостиницы хозяин и двое коммивояжеров рассуждали о политике.
Сет остановился на лестнице и прислушался к разговору внизу. Там волновались и сыпали словами. Том Уилард нападал на гостей.
— Я сам демократ, но ваши разговоры тошно слушать. Вы не понимаете Маккинли. Маккинли и Марк Ханна — друзья. У вас, видно, в голове такое не укладывается. Если вам говорят, что дружба может быть сильнее, крепче, дороже долларов и центов, дороже политики, вы только фыркаете и смеетесь.
Хозяина перебил гость — высокий седоусый мужчина, ездивший от оптовой продовольственной компании.
— Вы что же, думаете, я столько лет живу в Кливленде и не знаю, кто такой Марк Ханна? — возмутился он. — Чепуху вы городите. Ханне подавай деньги, больше ничего. Вашим Маккинли он вертит, как хочет. Вашего Маккинли он взял на арапа — и зарубите это себе на носу.
Молодой человек не дослушал спора и поднялся в темный коридорчик. Спор внизу вызвал у него целую вереницу мыслей. Сет был одинок и уже думал, что одиночество — у него в характере, написано на роду. Он завернул в боковой коридор и остановился перед окошком, выходившим в проулок. Позади своей булочной стоял Эбнер Гроф, городской пекарь. Его маленькие воспаленные глазки бегали взад-вперед по проулку. Пекаря звали из булочной, но он делал вид, будто не слышит. Он держал в руке бутылку из-под молока и глядел сердито и угрюмо.
В Уайнсбурге про Сета говорили: «Не прост». «Вроде отца, — замечали люди, когда он проходил по улице. — Как-нибудь его прорвет. Увидите».
Из-за таких разговоров и из-за того, что взрослые и сверстники приветствовали его с невольным уважением, как обычно приветствуют немногословных людей, Сет тоже стал смотреть на себя и на жизнь иначе. Как и большинство подростков, он был сложнее, чем принято о подростках думать, — но был вовсе не таким, каким представлялся матери и горожанам. За всегдашней его молчаливостью не скрывалось глубокой жизненной цели; определенного плана жизни он не имел. Когда его товарищи шумели и ссорились, он тихо стоял в стороне. Спокойными глазами наблюдал, как они оживленно машут руками. Его не слишком интересовало, в чем там дело, и порою он спрашивал себя, а может ли его вообще что-нибудь сильно заинтересовать. Сейчас, в сумерках, у окошка, наблюдая за пекарем, он пожалел, что его не может пронять до глубины никакое чувство — ну, хоть бы угрюмый гнев, припадками которого славился пекарь. «Если бы я мог распалиться и повздорить из-за политики, как старый болтун Том Уилард, — и то было бы лучше», — подумал он и, отвернувшись от окна, пошел к комнате своего приятеля Джорджа Уиларда.
Джордж был старше Сета Ричмонда, но в этой довольно странной дружбе именно он постоянно обхаживал младшего, а тот позволял себя обхаживать. Газета, где работал Джордж, вела одну линию. В каждом номере она стремилась упомянуть по имени как можно больше местных жителей. Словно азартная гончая, носился по городу Джордж, отмечая в блокноте, кто поехал по делу в окружной центр, кто вернулся домой из соседнего городишки. Целый день он заносил в блокнот мелкие новости. «А.-П. Ринглет получил партию соломенных шляп. Эд Баербаум и Том Маршал в пятницу ездили в Кливленд. Дядя Том Синингс строит у себя на Ложбинной дороге новый сарай».
Джорджа Уиларда прочили в писатели, поэтому он пользовался в Уайнсбурге уважением и постоянно разговаривал на эту тему с Сетом Ричмондом.
— Самая легкая жизнь на свете, — возбужденно и хвастливо объявлял он. — Повсюду ездишь, сам себе начальник. Хоть в Индии, хоть на корабле в тропиках — знай себе пиши, и все. Вот погоди, сделаюсь известным — знаешь как весело заживу?
В комнате Джорджа, выходившей одним окном в проулок, а другим — на железную дорогу и закусочную Бифа Картера против станции, Сет Ричмонд сел на стул и потупился. Джордж Уилард, который час перед тем просидел в безделье, вертя в руках карандаш, шумно приветствовал его.
— Пробую написать рассказец о любви, — объяснил он с нервным смешком. Он раскурил трубку и стал прохаживаться по комнате. — Я знаю, что я сделаю. Я влюблюсь. Я тут сидел, обдумывал его — а теперь сам так сделаю.
Как бы застеснявшись своих слов, Джордж отошел к окну, повернулся спиной к приятелю и высунулся наружу.
— Я знаю, в кого влюблюсь, — отрывисто сказал он. — В Элен Уайт. Из всех наших девушек у нее одной есть шик.
Тут молодого Уиларда осенила новая мысль — он повернулся и подошел к гостю.