Убежище, или Повесть иных времен
Шрифт:
думала я, истощив все свое красноречие в тщетной попытке отослать его
прочь от себя. — Надо ли удивляться, что тайна твоего прошлого брака была
раскрыта? И что былой гнев Елизаветы в сравнении с тем, который овладел
бы ею, проникни она до конца в нашу тайну?» Я обратилась к Эллинор,
умоляя ее прислать известие, что мое отсутствие замечено при дворе, и наконец
вернулась, вновь добровольно жертвуя собой.
При виде сэра Филиппа мои черты выразили лишь печальное
безмолвное восхищение. Он вздохнул в ответ на поздравление, которого приличие
требовало от меня и которое его невеста приняла с видом холодным и
презрительным. С постоянным выражением любопытства и недоброжелательности,
которое ей было свойственно от природы, мисс Уолсингем сочетала
надменный, вспыльчивый и сварливый нрав. Ее страстная привязанность к сэру
Филиппу до поры подавляла или заслоняла во всем, что касалось его, эти
недостатки. Чувство это не было тайной для сэра Филиппа, так как очень часто
давало пищу для всевозможных шутливых намеков, и, видя, что его желание
несбыточно, он тут же великодушно решил покориться ее выбору. Никто не
мог усомниться в его побуждениях, так как всем было известно, что она
бесприданница, и все понимали, что в ее власти стать самой счастливой
женщиной при дворе... Увы, это было не в ее натуре: вместо того чтобы покорить его
сердце, молчаливо снисходя к присущим ему маленьким слабостям, она
докучала мужу назойливыми ласками, а, когда дела или скука гнали его из дому,
в его отсутствие копила и разжигала в себе гнев и возмущение, которые
потом не упускала случая обрушить на него. Он не мог склонить свой
благородный ум к мелочному торжеству над умом пошлым и низменным, равно не
мог он ввести свою жизнь в узкую колею представлений и правил, которые
эта женщина стремилась навязать ему. Потому единственным выходом
виделась ему дорога славы. Он ходатайствовал о разрешении отправиться во Фли-
сининген.
О, прости мне, возлюбленный Лейстер, горькие слезы, что я столь часто
лью об отважном Сиднее. Ах, отчего, отчего не выбрал он сестру мою? Она
была свободна. Ее рука, ее сердце, ее несравненные качества были достойны
его. Она увенчала бы счастьем его дни и честью его могилу. Увы, в нашей
жалкой человеческой гордыне мы стремимся переделать по-своему различия,
установленные природой, и дерзаем противопоставить свои ограниченные
способности всеведению Творца.
Новые волнения в Нидерландах вынуждали лорда Лейстера как
главнокомандующего отправиться туда одновременно с племянником. Я провожала их
обоих с нежеланием столь сильным, что оно граничило с предвестием беды.
Великодушному Сиднею были понятны моя молчаливость, мое смятение
чувств, мои желания.
— Положитесь на мою заботу, положитесь на мою честь, — сказал он при
расставании, — и верьте: скорее грудь моя станет холодна, как земля, что
скроет ее, чем в той, другой груди отзовется единая рана, таимая сердцем
прекрасной Матильды. О, позвольте мне восславить мудрость Провидения!
Если среди всех ударов, обрушенных на меня судьбой и собственным
безрассудством, я все еще с сожалением произношу прощальные слова, что
пришлось бы мне испытать, будь я вашим избранником? Но к чему огорчаю я
подобным напоминанием ту, кого боготворю? Пусть же драгоценные слезы, что
сверкают на ваших щеках, будут об одном лишь Сиднее!
И они были об одном лишь Сиднее! Печальное предчувствие усиливало
муку прощания; оно говорило мне, что мы не увидимся более. Не моему
слабому перу описывать героическую смерть сэра Филиппа Сиднея —
благороднейшие исполнили эту задачу. Даже зависть и недоброжелательство роняли
невольные слезы, дружба изнемогала от безысходных стенаний. Моя скорбь
не знала границ и, похоронив с ним ту причину, по которой прежде я таила
свое глубочайшее уважение к нему, теперь я оплакивала сэра Филиппа как
любимого брата, отчего укрепилась в своей тайной ненависти ко мне его
жена — неразумная женщина, она ревновала меня даже к печальному праву
скорбеть о нем.
Беспокойство о лорде Лейстере, с новой силой всколыхнувшееся после
этого события, вскоре отступило перед более насущной тревогой. Напрасно я
приписывала постоянное недомогание своему горю. Время подтвердило то
опасение, что не раз посещало меня, начиная с отъезда милорда. Я убедилась
с полной несомненностью, что безоглядная любовь привела к новой беде, что
я несу в себе живое свидетельство своего брака, из которого могут возникнуть
тяжелейшие последствия.
Ах, бедное дитя, материнская душевная мука предшествовала твоему
рождению! Несчастное стечение обстоятельств лишило тебя родительского
радостного ожидания; трепет ужаса был для тебя первым признаком существова-
ния. Беды, следуя одна за другой, казалось, затуманили мой разум. Я не
знала, на что решиться. Собственное положение представлялось мне почти столь
же безвыходным, как положение моей несчастной королевы-матери в момент
моего появления на свет. «Увы! Быть может, завтра оно станет совершенно
таким же, — думала я. — Так не бежать ли мне, пока двери моей тюрьмы