Убить, чтобы воскреснуть
Шрифт:
Вот и все расследование. Конечно, Альбина избавила Москву от своего присутствия как можно скорее. Хлопоты все того же Всеволода Васильевича помогли ликвидировать знаменитую подписку о невыезде и получить разрешение на похороны тети Гали. Как не похожа была эта уныло-торопливая церемония на душераздирающие проводы Валерии! Или у Альбины просто не осталось сил даже на сострадание — не говоря уже о страдании?..
Алина Яковлевна на похороны сестры не приехала — сказалась больной. Однако когда Альбина через три дня объявилась в родном доме (надо же ей было хоть где-то жить!), она обнаружила, что причина болезни — грандиозный ремонт. Оказывается, собираясь вскорости переезжать в Москву (до вступления в законные права наследства оставалось всего пять месяцев!), Алина Яковлевна готовила нижегородскую квартиру к продаже.
К великому изумлению Альбины, мать ей вроде бы даже обрадовалась. Правда, ненадолго: пока не поняла, что дочка абсолютно не готова с утра до ночи циклевать бритвочкой, а потом «лачить» паркет, штукатурить и белить осыпающиеся потолки, клеить обои, красить окна… ну, словом, даром заниматься всем тем, за что иначе пришлось бы выложить немалые деньги. Единственное, что несколько утихомирило взрыв ярости Алины Яковлевны, было известие, что Альбина уже завтра должна выходить на работу, однако при этом отнюдь не отказывается разбирать вечерами старье.
Выглядело это следующим образом: Альбина рылась в вещах, которых скопилось за долгие годы невыносимое множество, сортируя какие-то конверты, открытки, красивые оберточные бумажки, флаконы, коробочки и прочее — что на выброс, что в новую жизнь (Альбина Яковлевна сама была величайшая Коробочка, вернее, Плюшкин!), а матушка надзирала за ее деятельностью, то и дело принимаясь причитать, мол, Альбина ничего не ценит, ей ничего не жалко, и вообще — нельзя же ничего не хранить на память!
Вот это самое свойство Алины Яковлевны — страсть хранить на память— и нанесло вчера Альбине одну из самых страшных ран в ее жизни. И сейчас она смотрела в грязноватое стекло «Газели», перед которым расстилались еще совсем по-зимнему покрытые снегом поля с едва наметившимися проталинами, на серое, неприветливое, очень не весеннее небо, а видела две пожелтевшие, ломкие от времени газетные вырезки. Ни названия газет, ни даты не сохранилось. Однако, судя по стилистике, статьи относились к концу сороковых — началу пятидесятых годов.
Статей оказалось две, причем с фотографией. Там были изображены два человека в белых халатах, низко надвинутых шапочках и марлевых масках. Эти двое склонялись над чем-то, лежащим на столе и тоже накрытым белым. Лиц персонажей разглядеть было невозможно, однако заметка под снимком уверяла, что операцию проводят молодые, талантливые хирурги N-ской больницы города Горького Г. П. Налетов и С. Е. Кавалеров, которым по плечу любые дела, от удаления аппендицита до, скажем, трепанации черепа, и если бы все молодые врачи в нашей советской стране были таковы, проклятые империалисты давно передохли бы от зависти.
Альбина с изумлением прислушалась к собственному сердцу, которое, как всегда, почему-то чрезвычайно глупо забилось при упоминании фамилии Налетова. И, главное, Г. П. Хотя, конечно, это был другой Налетов — тот самый, знаменитый, светило отечественной хирургии, начинавший свою блестящую карьеру в Горьком, ныне — Нижнем Новгороде. Про С. Е. Кавалерова Альбина слышала впервые в жизни и решила, что он попал на снимок случайно, просто как коллега великого человека. Однако вторая статья, пусть и без фото, заставила ее переменить мнение, поскольку целиком посвящалась этому самому Кавалерову. Называлась статья «Врач-убийца». Кавалеров и был врачом-убийцей! Несколько раз во время его операций умирали люди, и никто, конечно, ни в чем не обвинял врача: бывают случаи, когда медицина бессильна, однако вдруг стало известно, что несчастные умерли от болевого шока. Сначала подозревали анестезиолога, но вскоре выяснилось, что виноват Кавалеров, который похищал морфий и разбавлял эфир. Или делал что-то подобное с обезболивающими препаратами — в статье об этом было написано весьма туманно. Почему и как разоблачили Кавалерова — умалчивалось вообще. Просто — «выяснилось, что…» Заканчивалась статейка многообещающе: «Врач-убийца понес заслуженное наказание!»
Когда Альбина дочитывала статью, вошла Алина Яковлевна.
— Да что ж тебя ничего не заставишь делать! — воскликнула она плачущим голосом. — Опять расселась! Опять читаешь!
— Кстати, ты могла бы заметить, что я не сижу, — обреченно вздохнула Альбина, вволю наслушавшаяся в своей жизни рассуждений на тему: «Лень раньше тебя родилась!» — Но тут столько всякого старья, которое я не решаюсь без тебя выбрасывать… Эти бумажки, надеюсь, мы больше не будем хранить?
Альбина потрясла в воздухе пожелтевшими страничками и нахмурилась при виде судороги, исказившей лицо матери.
Да что такое? Что она опять не так сделала?
Алина Яковлевна нагнулась, двумя пальцами подняла с полу целлофановую обертку, в которой хранились вырезки, и с брезгливым выражением сунула ее в коробку, предназначенную на выброс.
— Выкинь к чертовой матери, — сказала оскорбленным тоном. — Тем более что это все, что осталось от твоего папаши… кем бы он ни был!
— Эй, проснитесь, хватит вам храпеть!
Сердитый оклик вырвал Альбину из оцепенения.
Проснитесь? Она разве спала?
С трудом распрямив затекшую шею, подняла голову, которая, оказывается, лежала на плече отца Афанасия. Тот протер глаза — очевидно, тоже вздремнул, — однако вид у него был насупленный, и Альбина поняла, что ее поведение сурово осуждается. Ведь на дворе последний день Великого Поста, а она — голову на плечо! И кому?! Но, с другой стороны, — аще в дорозе, аще в болести…
Покончив с моральными терзаниями, Альбина глянула в окно и чуть не вскрикнула, увидав дикую картину. «Газель» стояла посреди реки… ну, предположим, речки шириной метров пятьдесят, но все равно — посреди. Серая вода морщинилась под ветром, течение густо гнало шугу, а сверху сыпался мелкий колючий снежок.
— Что случилось? — испуганно спросила Альбина. — Почему мы не едем?
— Все! Приехали! — буркнул водитель. — Мотор заглох!
Священник перекрестился.
— А мы вообще-то где? — тупо поинтересовалась Альбина. — Что-то я ничего не пойму. От города далеко? Может, вернуться и позвонить?
Шофер глянул так, что она поперхнулась.
— Спать надо меньше! Мы уже четвертый час в пути. Приехали, можно сказать! Десять кэмэ до поселка осталось, а оттуда до Синички рукой подать. И вот — надо же! Тут, бывало, с маху перелетывали, а уровень воды из-за шуги поднялся, ну, я и сел.
Он потерзал стартер:
— Вот видите?