Убить, чтобы воскреснуть
Шрифт:
— Китаев, ты только особо не петушись, — крикнул Стольник. — И проповедей не читай, не надо, а то знаю я тебя. У нас два ваших вертухая, лепило, жирная шкапа из санчасти и еще какая-то городская антилопа. Как скажешь, так и сделаем: или полягут они тут с нами, или все вместе полетаем над просторами краев и областей. Записывай или наизусть учи, твое дело, но нам нужен вертолет с запасом горючего на восемь часов. Канистрами тоже берем! И грины, грины, Китаев! Мульен баксов! — Стольник захохотал. — Ты там не обделался, шеф? Это шутка, не трясись. Сам понимаю, что за те три часа, которые мы вам на все про все даем, столько не накопить. Ладно! Давайте на первое время пятьдесят тысчонок, а остальное мы сами себе добудем!
После паузы раздался неуверенный голос Китаева:
— Ты, что ли, Стольник?
— А кто же? — обрадовался тот. — Узнал, да?
— Тебя да не узнать! Но не ожидал такой дури. Где я тебе за три часа вертолет с полусотней тысяч баксов да с горючим возьму, рожу, что ли?
— Твои проблемы, — миролюбиво откликнулся Стольник. — Но имей в виду: Севастьянова уже продырявили. Хватит ли у него терпежу на три часа — не знаю. Не бери греха на душу — он будет первый, если что не так. А потом за каждые полчаса задержки будем остальных по частям вам выдавать. По частям, ясно? И все, все, Китаев, иди работай, а то время пошло! И вот еще что! Если ты намерен под окошком торчать и маячить насчет довесков за побег, а то, не дай бог, приезжего попа сюда проповедовать притащишь, — имей в виду, что я этой хреновины за свой век наслушался выше крыши! И стал очень даже нервный. Так что помалкивай, не зли меня, а то возьмемся за этих двух бабенок. Понял? Нет, ты мне скажи — понял?
Ответа Китаева слышно не было, но Стольник, похоже, остался доволен.
— Ну вот и ладно. Все, выключай свое радио.
Герман и девушка переглянулись. Она с болью прикрыла глаза:
— Они ведь, наверное, еще не знают, откуда у этих оружие. Тот шофер, он там ходит как ни в чем не бывало, гадость такая…
— Китаев не дурак, — покачал головой Герман, намочив ком ваты и осторожно протирая плечо Севастьянова. — Но, боюсь, шофера уже и след простыл. Я слышал, он ночевать в машине оставался? И за территорией небось? Очень предусмотрительно! Кстати, что это у вас за организация такая, что вы вместе с яблоками гранаты возите?
— Нормальная организация, — буркнула она не без обиды. — Была образована еще в начале прошлого века, потом, конечно, зачахла. Несколько лет назад начала работать снова… И ведь все эти яблоки покупала я сама! — всплеснула окровавленными руками. — И куличи заказывала! И все-все! Но, конечно, загружали это вчера вечером. В транспортном агентстве сказали, что машину с грузом на ночь оставят в теплом гараже, так что волноваться не о чем…
— Не о чем, — рассеянно согласился Герман. — И нет смысла сейчас об этом думать. Разрежьте-ка еще вот тут… хорошо.
— Как вы думаете, они нас отпустят?
Девушка не смотрела на него, и слава богу. Герман, конечно, постарался согнать с лица всякое выражение, и все-таки… Ничтожная сумма, запрошенная Стольником, именно поэтому и была такой смехотворной, что это лишь на первое время, он правильно сказал. И если отбросить мысль о том, что Стольник намерен выкопать какой-нибудь общак, тщательно захованный, например, на кладбище (и такое случается!), выходит, что в Чечне он заломит хорошую цену за заложников. Там такие вещи — обычное дело, бизнес! А заложников пятеро, из них четверо — работники органов, включая их с Региной. Если Севастьянов выживет, конечно, что еще не факт. А то будет трое… Но во всяком случае ясно: никто их с полпути не отпустит. Если… если они не вырвутся сами.
Герман оглянулся, досадливо качнул головой. Сомнительно. Очень сомнительно!
Словно в ответ его мыслям, Регина Теофиловна громко всхлипнула. Похоже, до нее тоже дошел нехитрый финансовый расклад… Агапов неподвижно смотрел в пол. На его лице застыло выражение полнейшей безнадежности. Герман знал его, конечно, вскользь как человека, но успел усвоить, что у Агапова хронический гастрит, наложивший отпечаток и на его физиономию, и на образ мыслей, и на способность к действию. Сидит как неживой… А впрочем, что изменилось бы, окажись он «живым»? Их двое против, самое малое, шестерых вооруженных людей. В кино это, конечно, могло бы выглядеть классно! И еще более великолепный мог бы получиться боевик, в котором доктор напустил бы на злодеев какие-то африканские колдовские штучки.
Нет, хватит! Напускался уже в своей жизни! В конец концов, чтобы провести полноценное «переоборудование» мужчины в женщину, нужны годы и годы. А он обтяпал дельце с Хинганом за шесть месяцев! Да и теперь… Знал бы хоть какое-то колдовство, непременно применил бы. Но вот беда: лечить (калечить — тож!) он научился, а вот шаманить — увы… Так чем же он лучше Агапова, из которого, отняв табельное оружие, словно бы выпустили воздух? Вот если бы вместо Агапова оказался Севастьянов… Это был крепкий мужик, который никогда не стеснялся продемонстрировать — хотя бы визуально — увесистость своих кулаков и рассуждал: «Меня за всю службу тысяча зеков грозилась убить после заключения и столько же обещали поставить бутылку на свободе. И никто не сдержал слова!»
Но Севастьянов лежит замертво, и единственный, на кого сейчас может рассчитывать Герман, это на самого себя. Конечно, если поднапрячься… не такой уж он цветик полевой, каким небось кажется этим отморозкам. Когда-то слыл за первого хулигана восьмой нижегородской школы. Да и Алесан кое-чему подучил… Вот только закончит перевязку Севастьянова, а там можно и с захватчиками побеседовать тишком да ладком. Как это выражается Стольник? Покуликать по-свойски, вот именно.
— Ох, боже мой, смотрите! — испуганно выдохнула девушка, и Герман очнулся. Вот странно — руки совершенно автоматически выполняют привычную работу, а мысли блуждают бог знает где. Герман даже несколько удивился, «вернувшись».
Еще больше он удивился, увидев, что глаза Севастьянова открыты.
— Николай Иванович, привет, друг дорогой, — ласково сказал Герман, перехватывая его запястье и с огорчением отмечая, что пульс дерганый, слабый. Да и смотреть на него Севастьянов смотрел, конечно, только вряд ли что-то видел.
— Может, ему больно? — шепнула девушка. — Или пить хочет?
— Смочите губы, посмотрим.
Она сунула ватку под кран, осторожно выжала несколько капель на губы Севастьянова. Тот слабо облизнул губы, но как бы безразлично, пить не просил. Значит, температура не поднимается, это хорошо. Герман вдруг заметил, что девушка, чья рука поддерживала голову раненого, машинально провела языком по губам, как бы повторяя его движение.
Герман посмотрел на ее профиль с необыкновенно аккуратным носом и чуть сдвинутыми бровями. Темно-русые волосы собраны в небрежный мягкий узел. Кое-где выбиваются вьющиеся пряди, но все равно — во всем облике удивительная чистота, какая-то девчоночья прилежность и аккуратность. И еще вот что удивительно: она ведет себя в этой безумной ситуации совершенно естественно. Вслед за первыми минутами испуга, негодования, растерянности — тоже совершенно естественными, между прочим! — мгновенно вошла в ситуацию, где от нее требуется собранность и четкость, и помогает Герману так, словно не только для него, но и для нее тоже уход за раненым — исполнение самого обычного долга.