Убить перевертыша
Шрифт:
Длинноволосый балбес, прятавшийся под окном, бросился бежать, зацепился за металлическую оградку газона, грохнулся на асфальтовую дорожку, вскочил и умчался с удивительной скоростью.
Они посмеялись, глядя ему вслед, закрыли окно и снова уселись за стол.
— Выпьем, что ли?
— По желанию.
Чокнулись, выпили, похрустели в задумчивости огурцами.
— Так вот, — снова начал Ленард, — завопили они потом, когда Сталин начал расправляться с так называемой "ленинской гвардией". Впрочем, ленинской-то
— Вы меня извините, — сказал Кондратьев и встал. — Что-то мы все вокруг да около, как на восточном базаре. Вы ведь нас не для того к себе позвали, чтобы поболтать о политике?
Ленард сочувствующе посмотрел на него, как на бестолкового двоечника.
— У тебя шрам-то откуда?
Кондратьев почесал белесую полосу на щеке.
— Упал, зацепился.
— Если бы ты тогда не зацепился, лежать бы тебе среди неопознанных там, у Останкино. Как, возможно, и твоему дружку Алексею. Вы ведь вместе там были? Спрашивается, чего вы там не видели? Любопытство одолело? Это вас-то, всего навидавшихся?
— Мы не по службе, на пенсии же, — сказал Миронов.
— Чекисты на пенсию не уходят. Не-ет, вы были и остались государственниками. Боль за распавшуюся державу, вот что вас туда привело.
— Глупо, конечно…
— Глупо лезть под пули. А болеть за целостность державы — это совсем другое дело. Вот я и предлагаю вам потрудиться во имя русской государственности.
Он похрустел огурцами, заинтересованно поглядывая на собеседников.
— Ну, чего притихли?
— Слушаем.
— Ответьте-ка мне, что, по-вашему, хуже всего на свете?
Усмехнулись, переглядываясь.
— Ну?..
— Предательство ненавижу, — угрюмо сказал Кондратьев.
— Та-ак, значит, главное усек. Именно предательство. Нас предали. Нас лично и всю нашу страну.
— Ни для кого это не секрет. Но хотелось бы знать, кто персонально?
— Сакраментальный вопрос. Но если я назову имена, вы ведь потребуете доказательств?
— Бакатин?
— Может быть. Когда его назначали на госбезопасность, он заявил: "Я пришел сюда, чтобы разрушить комитет". И разрушил. Но не проще ли предположить, что он выполнял чью-то волю?
— Горбачев?
— У этого на лбу написано: иудино семя. Но одному столько дерьма не навалить, кто-то его поддерживал под локотки, подталкивал.
— Кто еще?
— Могу назвать некоторые имена, но это ничего не даст. Нужны доказательства, документы нужны.
— А они есть?
— Возможно. Недавно выяснилось, что спецслужбы ГДР собирали сведения о наших иудах. Вы же знаете немецкую дотошность. Разведка у них со времен Фридриха была первой в Европе. У нас сбор компромата на руководящих деятелей был запрещен, а они это делали…
Опять кто-то загоношился за окном. Миронов встал, выглянул на улицу. Сексуально озабоченного Арнольда не было. Стояли на дорожке
Миронов оглянулся, увидел, что Ленард смотрит на него с напряженным ожиданием, и догадался: именно ему предлагается заняться поисками этих документов, поскольку именно он знает Германию и язык.
— Ну и что? — спросил он, садясь за стол. — Ну, добудем эти документы, а дальше?
— Там имена, там факты.
— Кому это теперь нужно?
— Нам. Тебе, мне, ему вот, Федору Кондратьеву. — Ленард говорил нервно, почти раздраженно. — Эти имена в престижных списках, эти люди сейчас у власти. Разоблачение сволочей — разве не наша с вами обязанность? Если хоть одному подставим ногу, считай, десять грехов отпустится.
— А я вроде бы безгрешный…
— Так ведь продают Россию! — совсем уж неприлично заорал Ленард. Оптом и в розницу продают. Тебе все равно?!
Миронов потянулся к бутылке, разлил водку.
— Давайте выпьем. Когда-то мы играли в сыщики-разбойники, клялись: "Предатель не имеет права жить".
— Это ответ?
— Копаться в говне властей предержащих нет никакого желания. Но предателей надо изводить. Это во мне с детства.
— Тогда давай. Подбери одного-двух помощников, кому веришь. Есть такие?
— Найдутся.
— Тогда чокнулись. А потом я вам кое-что расскажу. Не все накинулись на рыночное хлёбово, что у нас, что в Германии, есть еще настоящие люди и там, и тут. Ну, подняли.
Они выпили и долго, молча закусывали.
4
На сорок втором километре Рижского шоссе их обогнал черный «Мерседес», обдав ветровое стекло веером брызг. Эта новая дорога — что тебе европейский автобан — широка и чиста, машины на ней редки, и выбоин с дождевой водой наищешься. А тут совпало. Миронов выругался и принял на обочину, чтобы протереть стекло, а заодно поставить «дворники», о которых, выезжая, всегда забывал. Вылез, осмотрел свой видавший виды «жигуленок» и еще раз выругался.
— Не порть настроение, — сказал сидевший сзади Мурзин.
— Нашел из-за чего злиться, — в свою очередь проворчал Маковецкий, третий собрат неразлучной троицы, которую сами они именовали коротко и многозначительно — МММ.
— Только сегодня машину вымыл.
— Чистота в наше грязное время — нонсенс.
— "Мерс" вон блестит.
— Там хозяева жизни. О чем тебе и напомнили.
Миронов ничего не ответил, сел за руль и «жигуль», хоть и был старой первой модели, в простошоферьи именуемой «копейкой», резво взял с места и уже через минуту пел заслонками, клапанами и еще чем-то на сверхстокилометровой скорости.