Убить сову
Шрифт:
— Все они пиявки-кровососы, ни один ни разу за всю жизнь ничего доброго не сделал.
Телега тряслась по подсушенным солнцем колдобинам дороги, разбитой множеством других колёс. Мы обогнули человека, тащившегося впереди с коровой на верёвке, и наша повозка опасно наклонилась. Человек помахал кулаком нам вслед — телега и копыта лошадей обдали его облаком удушливой пыли. Даже в добром расположении духа Хозяйка Марта ненавидела плестись позади, а в гневе правила телегой еще яростнее. Мы подпрыгивали по колеям и колдобинам, и сидящая рядом с Хозяйкой Мартой Пега вцепилась обеими руками в край жёсткого деревянного сидения. Я скрючилась в телеге за узлами с одеждой и шерстью, глядя назад, на убегающую дорогу. Хотя зубы у меня стучали, но так,
У Хозяйки Марты были веские причины для дурного настроения. Наша телега должна быть сейчас загружена едой, вином и зерном, в котором мы отчаянно нуждались, чтобы дотянуть до следующего урожая, но мы возвращались не с провизией, а со всеми тюками одежды и шерсти, что брали с собой на ярмарку.
Мы встали с рассветом и после трёх часов зубодробительной тряски по дороге прибыли на ярмарку — и тут же узнали, что по приказу аббата нам запрещается торговать. Группка мужчин стояла неподалёку, слушая, как Хозяйка Марта пытается спорить с распорядителем ярмарки. Они ухмылялись и подталкивали друг друга локтями. Хозяйка Марта сердилась всё больше, и улыбки становились шире, но в итоге поделать с запретом так ничего и не удалось.
— Полегче, женщина, — предупредила Пега, когда телега резко накренилась на камне. От того, что ещё и колесо придётся чинить, наши дела не улучшатся.
Хозяйка Марта сердито взглянула на нее, но немного ослабила поводья, и лошади замедлили шаг. Движение причиняло мне боль, и я попыталась встать на колени, чтобы размять затёкшие ноги.
— Хозяйка Марта! — негромко окликнула я.
Но ни одна из них не обернулась.
Пега поерзала на неудобном, слишком узком сидении.
— Думаю, это только начало. Я уверена, за этим стоят Мастера Совы. Они пытаются прогнать нас, сделать так, чтобы никто с нами не стал торговать. Я ждала чего-то подобного с тех пор, как они оставили знак у наших ворот.
Хозяйка Марта казалась изумлённой.
— Как ты про это узнала?
Пега не ответила. Не знаю, зачем Хозяйка Марта её спрашивала. Откуда Пега всё узнавала — оставалось тайной, только она всегда узнавала. Хотя, если Хозяйка Марта тоже слышала о мёртвой сове, должно быть, это обсуждали на совете Март. Обычное дело для Настоятельницы Марты — обсудить проблему с избранными, а остальным ни слова не сказать об опасности, которой подвергались мы все.
Хозяйка Марта покачала головой.
— Это всё вина только гильдии ткачей. Мы продаём одежду дешевле и лучшего качества. Они нас всегда ненавидели. Ты же видела тех людей, что стояли и ухмылялись, это они и были, у всех эмблемы гильдии. Аббат не может позволить себе с ними ссориться, у него в этих землях огромное стадо овец. Эти ткачи поставляют толстеньких каплунов на его стол и золото в его казну, так что он только подпояшется и спляшет под их дудку.
— Ага, мы все знаем, под чью дудку этот аббат пляшет, — согласилась Пега. — Только непонятно, почему именно сейчас? Ткачи с самого начала были против нас, но до сих пор они нас не беспокоили. Мы продаём не так уж много шерсти, чтобы стать реальной угрозой им или аббату. Как мне кажется, кто-то подталкивает их, наверняка Мастера Совы. Не бывает так, что они оставляют на пороге свой знак, а потом ничего не делают. Если один из Мастеров Совы состоит в гильдии или у них есть власть над кем-то из её членов, то им довольно просто настроить ткачей против нас. И если ткачи в кармане у Мастеров Совы, значит нас погонят не только с Варфоломеевской ярмарки. Мы не сможем торговать ни на одной ярмарке или рынке в округе.
— Да неужели? — резко ответила Хозяйка Марта. — Что же, у меня есть ещё пара трюков в рукаве. Им меня не обыграть, это я вам обещаю.
Теперь лошади бежали медленнее, и повозка мерно покачивалась. Я ощутила подступающую волну тошноты, задыхаясь среди тюков шерсти. Я неуклюже вскарабкалась наверх, уселась на возвышении, держась обеими руками за борта телеги, и попыталась сосредоточиться на уплывающем назад пейзаже.
На заливных лугах алые маки покачивались среди ромашек и лиловых колокольчиков. На полях уже созревала пшеница, ужасающе медленно превращаясь из зелёной в золотую. Урожай запоздал, но зато колосья налились от дождей. Ни в деревне, ни в Поместье ещё не приступали к сбору урожая, но наш был уже скошен и сложен в полях. Через пару дней он подсохнет на жарком солнце, и можно будет молотить зерно. Это первый хороший урожай с тех пор, как мы здесь. Мы все искренне молились пять раз в день, как наказывал Папа, но урожай снова и снова оказывался плохим. Но в этом году Бог, кажется, наконец услышал наши молитвы, и дни снова стали теплее.
Если Хозяйка Марта станет гнать в том же темпе, скоро мы окажемся дома, в бегинаже, и что за радость нас там ждёт? Разгрузка тяжёлых тюков шерсти и одежды, грязные постели из лечебницы и свиньи, ждущие, когда их накормят объедками. Мне так хотелось пойти в поле, почувствовать под ногами траву, согреть спину на тёплом солнце — всего несколько минут покоя, прежде чем мы вернёмся в шум и бесконечные заботы бегинажа.
Крепко держась за борт трясущейся телеги, я сказала:
— Хозяйка Марта, не могла бы ты остановиться? Меня тошнит от тряски. Высадите меня здесь и езжайте, я хочу прогуляться пешком.
Хозяйка Марта неохотно потянула вожжи, и колёса телеги со скрипом остановились.
Пега обеспокоенно оглянулась.
— Я пойду с тобой, Беатрис.
— Нет, нет, — поспешно ответила я. Мне хотелось пойти одной, чтобы не слышать ничьей болтовни. — Езжай с Хозяйкой Мартой. Не стоит ей ехать одной с полной телегой, это небезопасно.
Я вылезла и хорошим шагом направилась за телегой по дороге. Пега пару раз встревоженно оглянулась, и я помахала в ответ, чтобы её успокоить. Телега катилась вперёд по дороге, всё больше отдаляясь, пока не исчезла за рощицей на повороте. Теперь, когда они благополучно скрылись из вида, я сбавила шаг и ноги сами понесли меня на нераспаханный луг. Я сбросила башмаки и чулки и наслаждалась успокаивающей прохладой травы под ногами. Невидимая ни с дороги, ни со стороны домов, я бросилась в высокую траву и лежала на спине, глазея на грачей, лениво летающих над деревьями вдали. Вокруг цветов тихо жужжали насекомые. Бабочки с лиловыми глазками на крыльях порхали от одного цветка к другому.
Моя мать как-то сказала, что бабочки — это души некрещённых детей, которые не могут войти ни в чистилище, ни на небо, ни в ад. Старайся никогда не убивать бабочек, сказала она, ведь это значит убить ребёнка.
Я закрыла глаза. Сквозь веки проникал красный солнечный свет. В «Винограднике», в Брюгге, летом прохладно. Наши стены окружал канал, проходивший под лодочными воротами, вода блестела, играя на солнце. Дети плескались у берега, смеялись и бегали босиком по холодной мокрой траве. Иногда и я бегала с ними. Там всегда было много малышей, как ромашек на лугу. Только это были чужие дети. Не мои.
В последний раз я думала, что это можно изменить, лёжа в постели, задыхаясь от жара ревущего огня. Вокруг суетились женщины, шептались о чём-то. Пальцы срывали мою одежду, мяли живот. Новая боль, резкая и острая, не такая, как раньше, поток горячей жидкости, бегущей по бёдрам, жестокая нарастающая агония, которая никак не прекращалась, накатывала волнами, разрывала на части. Я закричала. И всё не могла остановиться, даже когда боль ушла.
В комнате потемнело. Я дрожала от холода, несмотря на кучу наваленных на меня одеял. Когда я снова открыла глаза, женщины ушли. Я звала их, чтобы принесли моего ребёнка, но никто не возвращался. Я слышала его плач. Я видела кроватку, покачивающуюся, будто он рассерженно колотил по ней кулачками. Я сползла с кровати и упала на колени. Пол подо мной наклонялся, как плот в открытом море. Цепляясь пальцами, я медленно, дюйм за дюймом, поползла к кроватке. Она была пуста.