Убить Сталина
Шрифт:
— Я его еще три дня назад заметил. Поначалу думал, что показалось, — возбужденно рассказывал Федор, — да и фамилия у него другая! А тут как столкнулся с ним нос к носу, так сразу и понял — он!
— А он не отпирался? — Скворцов нацелил свои совиные глаза прямо в душу собеседнику.
— Чего тут отпираться? — удивленно ответил Федор. — Я бы начал настаивать, он стал бы спорить. Мы бы привлекли к себе внимание, а так по-доброму разошлись.
— Тоже верно, — вынужден был согласиться Скворцов. — Ты об этой встрече никому пока не рассказывай.
— Что я, не понимаю, что ли? — удивленно отозвался Федор. —
— По поводу шпиона надо, конечно, очень здорово еще разобраться, но то, что человек находится в районе боевых действий и скрывает свою настоящую фамилию, это уже само по себе подозрительно. Ладно, иди, мне тут кое-какие дела еще нужно сделать. И еще вот что, возьми бумагу, — вытащил Скворцов из папки три листка, — распиши все это пообстоятельнее. Ты меня понял?
— Так точно, товарищ капитан!
Керосиновая лампа, стоящая на табуретке в углу блиндажа, светила тускло-желтым светом. С правой стороны от входа висело небольшое зеркало с трещиной. Раскололось оно во время последнего налета немецкой авиации — слетело со стены и упало на ведро, стоящее под ним. Треснутое зеркало полагалось выбросить — примета дурная, но все как-то откладывалось на потом.
Скворцов подошел к зеркалу — оттуда на него глянуло волевое сухощавое лицо, короткая прическа, слегка выпуклые огромные глаза. О силе своего взгляда он догадывался и знал, что на подавляющее большинство людей взгляд его действовал гипнотически. Возможно, именно поэтому при разговоре с ним люди старались избегать его взгляда.
О том, что его называют Филин, Скворцов знал. Филин — птица древняя, мистическая, так что нет ничего предосудительного в том, что его облику приписывают мифические черты.
Скворцов поднял трубку.
— Лиза, соедини меня с командиром батальона. Да, это капитан Скворцов спрашивает.
Через минуту прозвучал звонкий голос двадцатидвухлетнего капитана.
— Капитан Васильчиков на проводе!
— Мне бы Комарова.
— Только что ушел за линию фронта с группой.
— Ах, вот оно что, — угрюмо протянул Скворцов, поморщившись. Он не любил, когда дело срывалось. — Как вернется, пускай зайдет в особый отдел.
— Что-нибудь случилось? — встревоженно спросил капитан.
— Ничего страшного, — бодрым голосом отозвался Скворцов. — Просто проверяем кое-какую информацию. А он нам нужен в качестве свидетеля.
— Хорошо, я обязательно передам ему.
Скворцов аккуратно положил трубку. В душе зародилось неясное ощущение тревоги, к нему следовало прислушаться. Ничего не происходит просто так, само собой.
А может, все дело в разбитом зеркале? Пожалуй, надо от него избавляться! Сняв со стены зеркало, Иван сунул его под мышку и толкнул дверь блиндажа.
Положив трубку, капитан Васильчиков посмотрел на Петра.
— Слыхал? — кивнул он на телефонный аппарат.
— Да.
— Так что тебя не должно быть в расположении части. Ты в разведке! Понял? Уходишь с группой через несколько минут.
— Так точно, товарищ капитан!
— Через неделю на этом участке намечается прорыв. Старшим вашей разведгруппы будет лейтенант Авдеев. Выясните, где у фрицев находятся минные поля. Неплохо было бы прихватить «языка».
— Не впервой, — весело отозвался Петр.
— Я
— И что вы посоветуете? — Петр вопросительно посмотрел на капитана.
— Советую не делать глупостей. Ладно, иди… А там видно будет.
Оказавшись на свежем воздухе, Петр облегченно вздохнул. Ну и денек сегодня! Обступившая его темнота создавала иллюзию одиночества, но в действительности это было не так, батальон продолжал жить своими фронтовыми буднями. Из землянки, где проживали радистки, раздавался смех, на огонек к ним заглянули минеры. Парням было от чего веселиться — час назад они разминировали полосу шириной в сто метров для прохождения танков, и при этом никто из них не погиб. А значит, жизнь продолжалась. Трудно было поверить, что в каких-то трехстах метрах отсюда располагались передовые позиции, огороженные колючей проволокой. Забывалось и о том, что именно на этом участке были сосредоточены весьма внушительные силы немцев, по данным разведки, превосходящие численностью наши силы раза в полтора. Так что если немцы захотят, то в ближайшие пятнадцать минут сметут передовые позиции и внедрятся далеко в лес. При этом бойцов не спасут ни пулеметы, предусмотрительно выставленные на огневых точках, ни колючая проволока «егоза», что ядовито и колюче стелилась по земле.
Запахнув шинель, Петр поспешил в сторону блиндажа разведчиков. На тропе, у землянки, он увидел несколько листовок, что немцы периодически сбрасывали с самолетов на позиции русских. Каждая из них служила пропуском на немецкие позиции. Листовки постоянно собирали и уничтожали, но они появлялись вновь, как будто бы из ниоткуда. Несмотря на запреты, листовки собирали и хранили, — во всяком случае, было из чего скручивать «козьи ножки».
Петр поднял листовку. На ней был нарисован мужчина с усами, чем-то очень отдаленно напоминающий Сталина, а ниже шла надпись: «Бей жида политрука, рожа просит кирпича!» Видно, на той стороне линии фронта пропаганда находилась на высоком уровне. Да и с русским языком они, похоже, тоже были в ладах. Свернув листовку вчетверо, Петр сунул ее в карман гимнастерки.
Сейчас с группой разведчиков ему предстоит переходить линию фронта. Вот только никто из разведчиков не знает, что ему придется добровольно сдаться в плен.
…Кто-то несильно толкнул его в плечо. Петр Маврин невольно вздрогнул — значит, все-таки задремал. Открыв глаза, увидел улыбающегося сержанта. — Проснулся, шпион? Аэродром. Приехали. Вылезай. Дальше тебя на самолете повезут.
Глава 46 РАЗВЕДЧИК АЛЛЕН ДАЛЛЕС
В какой-то момент Аллен Даллес осознал, что невольно копирует поведение своего деда. С одной стороны, это было неудивительно — с дедом он проводил значительную часть времени, советуясь по разным служебным и житейским вопросам, что не могло не наложить на его убеждения заметный отпечаток, но с другой — политик обязан иметь собственное лицо и должен вырабатывать собственную линию поведения.