Убить ворона
Шрифт:
– Похороны будут общие, – авторитетно заявлял парень в круглой вязаной шапке. Он был весел и возбужден, как бывают веселы и возбуждены люди, не спавшие несколько ночей подряд и находившие в собственном несчастье упоение.
– Почему общие?
– волновалась бабка в подшитых грязновато-серых валенках. – Мой всегда хотел, чтоб его с отцом рядом положили в Луговском.
– Ды ты че, бабуля! – издевался парень. – Ты че, не понимаешь? Твоего деда теперь от этого месива не отделишь.
– Придется ему от собственной-то квартирки на вечном поселении отказаться. Ха-ха! – поддерживал парня
– Цыц, говненок! Деда на фронте не убило, так теперь все-таки достал фашистский самолет. И-и-и! – заголосила бабка.
– Почему фашистский?
– Потому что против народа… Все они на погибель нам.
– Так вот… – продолжал ораторствовать парень в шапочке, – каждому по гробу, будьте любезны, предоставят. Но чтоб гроб не открывать – ни за что.
– Ой-ой-ой! – завопила тетка у водовозной машины и медленно начала сползать на снег.
Мальчишка неловко пытался ухватить мать за поясницу:
– Мам, мамка!…
– Врача! – распорядился кто-то, и через несколько минут появилась медсестра в черной цигейковой шубе и склонилась над теткой, обмякшей, как сдутый мяч.
– Так вот… – Парню очень хотелось говорить, тем более что аудитория жаждала хоть какой информации помимо казенного голоса, долдонящего одно и то же. – Могилы тоже отдельно, но всех на одном кладбище, как солдат.
– Да чего ж на одном? – Бабка уже успокоилась и чувствовала себя словно в конторе, где очередному чиновнику нужно непременно доказать свою правоту. – Где это видано, чтоб последнюю волю усопшего не исполнить?
– Потому, что все кончается на "у". Государственная польза. Чтобы радиацию по всей Сибири не распространять.
– Какую радиацию? – недоумевал интеллигентного вида мужчина с «дипломатом» в руках.
– Так взрыв-то был радиоактивный. Они же бомбу везли на борту, а она… того… бабахнула. Вот теперь боятся, как бы не заразить радиацией всех.
Безжизненное тело тетки с трудом проволокли в направлении медицинской палатки две медсестры. Позади плелся растерянный и тихо плачущий мальчик. Люди, углядевшие, что «солдатик» козыряет Турецкому, намереваясь пропустить его в заветный вагончик, оставили оратора в вязаной шапке и бросились к «важняку».
– Милейший, – старалась заглянуть прямо в глаза Турецкому средних лет женщина, – вы там, пожалуйста, узнайте, деньги нам на кормильцев полагаются?
– И сколько? Сколько? – подсказывал интеллигентный мужчина.
Турецкий кивал, но не знал, куда спрятать глаза от стыда. Он не мог объяснить этим людям, что его чудодейственные документы, которые открывали ему пропуск в самые непроходимые двери, вовсе не демонстрировали его, Александра, всесильность, а сам он мало чем мог помочь этим несчастным. Но почему-то, несмотря на правду этих извиняющих его обстоятельств, Турецкого нестерпимо что-то жгло внутри, словно лично он был повинен в этой трагедии, а теперь юлил и отказывался помочь. В приемную командира «чрезвычайщиков» Александр залетел пылающий от гнева.
Чадная атмосфера, где сигаретный дым мешался с человеческим застарелым потом и разбавлялся сыростью отходивших от мороза валенок, однако, несколько поумерила его злобу.
Командир с красными, воспаленными от бессонницы глазами из огромной чашки с игривой английской надписью: «I love you» поглощал кофе. Его, казалось, уже мало что волновало, но Турецкий решил не сентиментальничать и разговор начал агрессивно:
– Отчего, Иван Евгеньевич, люди толпятся возле вашего вагончика в ожидании информации? Почему им до сих пор не сообщили, где и когда будут похороны? Почему они не знают размеры и порядок выплаты пособий?
– Оттого, что у нас все через ж… – вдруг закричал командир, обжигаясь кофе. – Черт! – пытался затереть он пятна на манжетах белой рубашки. Поняв, что это бесполезно, махнул рукой и раздраженно отодвинул чашку. – Я что, за все отвечаю? Правительственная комиссия тут работает.
– Где она?! Где?
– В правительство звоните, в министерство! – подвинул он Турецкому черную вертушку. – Мне бы сил с трупами разобраться, а с живыми пусть Бог рассудит.
Между тем Иван Евгеньевич все-таки набрал номер и принялся чехвостить кого-то на другом конце трубки. Выдохшись, он, однако, выглядел даже до некоторой степени посвежевшим.
– Ну так что ж? Я полагал, что наша прокуратура нам поможет, а она туда же – только требовать горазда. Вот ситуация – мои ребята на пузе пропахали стадион, трупов не хватает.
– Каких трупов?
– Да уж конечно не тех, кто на трибуне сидел. Членов экипажа, например. По документам их значится семь человек, а разыскано только шесть. Где еще один? – Он навалился на край стола, словно желая вплотную «наехать» на Турецкого.
– Это ваше последнее резюме в поисках?
– Последнее только небесная канцелярия заключит. А я говорю, что-то концы с концами не сходятся. Кроме того, на поле не хватает одного игрока или судьи, короче, одного субъекта.
– Я как раз по поводу члена экипажа, – вмешался один из молодцев. Он достал из кармана ватника черную квадратную железку, такую маленькую, что казалось невероятным разыскать ее на усыпанном обломками поле. – Вот. Номер фотоаппарата. Японская «мыльница». Установлено экспертами. По нашим соображениям принадлежит кому-то из летчиков.
– Ага! – Председатель потер руки. – Видите, как скрупулезно работаем. А вы говорите, «последнее резюме».
Пока Турецкий рассматривал обожженный квадратик с едва заметными цифрами и размышлял о превратностях человеческой судьбы, молодец резво докладывал председателю:
– На сегодняшний час найдено триста восемьдесят пять трупов, из них, вероятно, триста семьдесят три – это зрители, обслуживающий персонал, тренеры и игроки в запасе. Странно, но на поле в момент катастрофы находилось четырнадцать человек, хотя должно было быть пятнадцать. Также не найдено тело одного члена экипажа. И одно из шести не опознано – слишком уж обгорело. Так, – молодец заглянул в бумаги. – Это, стало быть, то ли Витрук, то ли Савельев. Необходимо установить личность владельца фотоаппарата.