Убить ворона
Шрифт:
– Ну зачем ты так, Настя? – сказала жена радиста.
– Потому что моего сейчас на три метра в землю, а у нее…
– А у нее не нашли. Настя, успокойся. Ей, может быть, хуже, чем нам, – пыталась успокоить Настю другая женщина.
– Никогда ей не было хуже. Потому что он всегда выходил сухим из воды. Всему экипажу доставалось, а он всегда чистенький! И теперь всех нашли, а его нет…
– Настя, перестань! – не выдержала и закричала жена радиста.
И хотя Настя замолчала, но Маше стало совсем невмоготу находиться рядом с родственниками погибших летчиков. Она почувствовала себя виноватой оттого, что
Сильный порыв ветра повалил несколько венков. Беременная вдова, стоявшая рядом, подняла их, кроме венка Маши. И он сиротливо остался лежать. А все это будто не замечали. И тогда Маша развернулась и побежала прочь.
Турецкий не любил похороны и старался всячески их избегать. Не любил по одной причине – ему было жаль не только умерших, но и оставшихся в живых. Потерянные и ошеломленные, они смотрели на смерть своих близких, и в глазах их часто читался вопрос: зачем все это, если конец один?
Когда была подана команда и заиграла траурная музыка, Манченко взялся помогать нести гроб штурмана Савельева. Лебедев тоже нес чей-то гроб.
Елена Георгиевна вместе с родственниками и близкими Савельева шла за гробом мужа. Турецкий узнал ее. Да, это была та самая «Снежная королева». Но сейчас Турецкий думал не об этом. Он отметил в ее лице что-то похожее на застывшее удивление. Казалось, что женщина пыталась соединить хоть каким-нибудь смыслом свою жизнь с тем, что происходило в данную минуту.
Траурная процессия медленно двигалась по главной улице Новогорска. Даже при таком количестве народа не слышно было ни слова. И вдруг раздался дикий женский крик: это бежала к траурной процессии жена второго пилота Маша. Музыканты от неожиданности сбились. Задыхаясь, Маша тащила за собой какого-то пожилого мужчину. Подбежав к Савельевой, она оттолкнула ее от гроба с криком:
– Это не твой муж, это – мой!
Жена второго пилота кинулась на гроб, подписанный фамилией Савельева, рыдая и причитая. Гроб покачнулся, чуть не упал. Его поставили на снег. Машу попытались успокоить родственники Савельева. Получилась какая-то безобразная сцена, когда Савельева сначала пыталась успокоить Машу, уговорить ее, но та и не думала успокаиваться. Она просто безмолвно отталкивала Савельеву от гроба и распихивала родственников.
– Умом тронулась, – тихо, без улыбки сказал кто-то.
– Это не я умом тронулась! Это она умом тронулась! – тут же обернулась к сказавшему Маша. – Это мой муж! Мой! Меня никто не спросил! Даже не подумали! Конечно! Чего ее спрашивать, пусть мучается!
– О чем спросить? – придвинулся к Маше Сабашов.
– Про фотоаппарат! – Она что-то вспомнила и стала рыскать глазами по завороженно застывшей толпе. Потом метнулась, схватила за рукав бритого наголо парня и толкнула его в сторону Сабашова. – Фотоаппарат он дал! Он! – кричала она, будто обвиняя мужчину в этом. – Ты давал, да? Ты ж мне только что сказал!
– Да, – согласно кивнул парень. – Как раз перед полетом и дал.
Савельева обессиленно опустилась на снег. Несколько секунд она сидела неподвижно и, казалось, от перенапряжения готова лишиться сознания. Потом Елена встала и, чуть покачиваясь, пошла вдоль траурной процессии в противоположную сторону. Свекровь догнала ее.
– Не надо! Оставьте меня! – резко одернула ее Елена Георгиевна.
Сабашов направился было к учительнице, но Турецкий опередил его и знаком показал, чтобы тот оставался на месте, с обезумевшей женой второго пилота.
– Я попрошу отвезти ее домой, – сказал Турецкий Сабашову, кивнув в сторону Савельевой.
Александр догнал Елену Георгиевну, взял ее под руку.
– Вас отвезут домой, – сказал он ей.
Он повел Савельеву к служебной машине, которую ему выделили в местной прокуратуре в первый же день приезда в Новогорск.
Возле машины они остановились.
– Что это было? – спросила вдруг Елена.
– Вам нужно сначала успокоиться.
– Я спокойна.
– Может, вы хотите вернуться? – спросил Турецкий.
– Да, вернуться, – не сразу тихо сказала она и тут же громко перебила себя: – Нет, не хочу.
– Отвезите ее домой, – кивнул Турецкий шоферу и помог Савельевой сесть в машину. – А мы все проверим.
Машина уехала, а Турецкий все глядел ей вслед. Его не столько удивила сцена на кладбище, сколько эта женщина, которая вдруг отказалась от похорон собственного мужа, словно была к этому готова…
Глава 23. СЧАСТЛИВЫЙ МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК
Поход на допрос, в следовательскую конуру, был скучным. Коридор – решетка, коридор – снова решетка.
– Стоять! Лицом к стене!
Чиркову вспомнилось, как он навещал своего знакомого по детскому дому. Тот жил в глубинке на Волге под городом Горьким, работал водным инспектором. Вот точно так же они продвигались на весельной лодке, только не от решетки к решетке в Бутырской тюрьме, а по Волге, от одной сетки, полной длинноусыми раками и запутавшимися судаками, к другой.
А вечером спор у костра: чего заслуживает браконьер – мучительной смерти (вариант Чиркова) или, как и полагается по закону, денежного штрафа в размерах, определяемых тягостью преступления, и лишением свободы (вариант водного инспектора). Фамилия водного инспектора была Кроткий, но она не подходила ему. Кроткий был человеком советской породы, в любой момент готовым вступить в борьбу за справедливость. И конечно же, когда на его глазах на следующий день Чирков пристрелил браконьера, то он, Григорий Кроткий, инспектор водного надзора, долго не мог отплеваться в камышовнике, а когда, отплевавшись, стал говорить, то сказал, как и обычно, лишь то, что ему подсказывала совесть. Кроткий заявил, что, несмотря ни на какую старую дружбу, он не просто отказывается покрывать Чирка, но и сам не замедлит сообщить куда следует.
Чирков убил водного инспектора Григория Кроткого, как говорится, не по злобе. Григорий упал и свернулся, обняв коленки. Пуля, засевшая у него в зашейке, была не браконьерской. Чирков возвращался в Москву с тяжелым сердцем. Порой ему даже казалось, что он казнит себя, что его мучает совесть. Ну а теперь, когда Чирков сидел напротив следователя Болотова в Бутырской тюрьме, ему как-то лень было казнить себя за столь давний грешок.
– Что-то вы, Чирков, сегодня совсем невеселый, – как будто заигрывая, начал Болотов, когда тот окончательно расположился.