Убитая в овечьей шерсти
Шрифт:
— Я отец этого мальчика, — сказал он, опуская голову, словно рассерженная обезьяна, — и я не потерплю этой возни. Вы позвали его сюда, обработали и заставили сказать все, что вам нужно. Может, так принято там, откуда вы приехали, но не здесь, и мы этого не потерпим. Я устрою показательное дело. Он вышел отсюда весь сломленный и совсем не в себе. В таком состоянии он не отвечает за свои слова. Я ему говорил, чтобы он не открывал рта, глупый щенок, и как только меня рядом нет, вот, что вы с ним делаете. Было ли что-то записано против него? Подписал ли он это? Ей-Богу, если подписал, я буду с вами судиться.
— Клифф дал показания, — сказал Аллейн, — и подписал их. На мой взгляд, это правдивые показания.
— Вы не имели права вынуждать его. Кто вы такой вообще? У вас никаких прав нет.
— Напротив, я имею полномочия от вашей полиции. Я повторяю, что верю в истинность слов вашего сына. Возможно, он сам захочет поговорить с вами. А пока я бы посоветовал вам предоставить его самому себе.
— Вы хотите меня обмануть.
— Нисколько.
— Вы считаете, что это сделал он. Вы ищете оснований для дела.
— Нечего особенно искать, оснований больше чем достаточно. Но в настоящий момент я не считаю, что он совершил оба этих нападения. Однако раз уж вы здесь, мистер Джонс…
— Вы лжете! — воскликнул Джонс в ярости.
— …я считаю своим долгом предупредить вас, что ваше собственное алиби крайне неубедительно.
Томми Джонс сразу притих.
— Но у меня не было причин, — сказал он. — С какой стати? Она была со мной справедлива по-своему. Никаких причин.
— Я думаю, — промолвил Аллейн, — что теперь уже слишком хорошо известно: работа, которую выполняли капитан Грейс и мистер Лосс, имела военное значение. Это были опыты, причем секретные. Вам также известно, что миссис Рубрик придавала большое значение борьбе со шпионажем.
— Ничего я об этом не знаю, — заявил Джонс, но Аллейн прервал его.
— Вы видите, что строится ветряная мельница и тратятся изрядные средства на снабжение электричеством всего одной комнаты, причем это тщательно охраняемая мастерская. Можете ли вы этого не заметить? Сама миссис Рубрик создавала обстановку секретности. Полицейское расследование шло по нескольким линиям. Было достаточно явно, что предпринимаются попытки связать убийство с возможным шпионажем. Говоря прямо, ваше имя входит в список лиц, которые могут быть платными агентами иностранной разведки и потому подозреваются в убийстве. Можно найти и более очевидный мотив: миссис Рубрик обвинила вашего сына в краже виски, и вы боялись дальнейших шагов, которые она могла предпринять.
Томми Джонс произнес нечто нечленораздельное.
— Я упоминаю об этом, — продолжал Аллейн, — только с целью напомнить, что «обработка» Клиффа, как вы это называете, происходит не с ним одним. Придет и ваш черед, но не сегодня. Я начал работу около пяти, и мне нужно поспать. Как разумный человек, вы будете молчать. Если вы и ваш сын не замешаны в этих нападениях, вам не о чем беспокоиться.
— Я не уверен, — произнес Томми Джонс, захлопав глазами.
— Убийство всех выбило из колеи, — сказал Аллейн, выпроваживая его.
Джонс помедлил, стоя перед Маркинсом.
— Что он здесь делает? — требовательно спросил Джонс.
— Со мной все в порядке, Томми, — откликнулся Маркинс. — Не придирайтесь.
— Я не забыл, что это вы поссорили ее с мальчиком, — проворчал Томми. — Клифф просил меня не причинять вам неприятностей, и я не стал. Но я не забыл. А здесь вы за свидетеля. Сколько он платит вам за это?
— Успокойтесь, — произнес Аллейн. — Через десять минут он проводит домой вас и вашего сына. А пока я прошу вас подождать в гостиной.
— Что значит «проводит»?
— На случай, если произойдут еще убийства, а вы снова окажетесь без алиби… — Он кивнул Маркинсу, открывшему дверь: — Можете пригласить мисс Харм.
— Я хотела поговорить с вами наедине, — сказала Урсула. — Мне, видите ли, ни разу не приходилось.
— Боюсь, что это вряд ли поможет, — сказал Аллейн.
— В общем, вы мне симпатичны, — проговорила она, — и Фабиану тоже. Я, разумеется, очень рада, что преступник не убил вас, но я бы предпочла, чтобы он вообще промахнулся, а не ударил моего бедного друга по его и без того довольно причудливой голове.
— Возможно, все обернется к лучшему, — промолвил Аллейн.
— Я только не вижу, каким образом. Фабиан скорее всего сочтет, что в качестве кандидата в мужья он ниже всякой критики, и вернет мне свободу.
— Вам следует настоять.
— Конечно, я сделаю все, что смогу, но перспектива не из радужных. Скажите, а как он себя вел в бессознательном состоянии? Ну, скажем, не лез ли он на стенку или что-то в этом роде?
Аллейн заколебался, прежде чем ответить на такой прямой вопрос.
— Ясно, — быстро сказала Урсула, — значит, действительно задета старая рана. А я надеялась, что нет. Видите ли, первая травма была за ухом, когда он садился в лодку в Дюнкерке, а эта — на затылке.
— Возможно, он просто бредил.
— Возможно, — согласилась она неуверенно. — Он говорил о том, что нужно прыгать в море, и звал за собой солдат?
— Совершенно верно.
— С ним бывает тяжело, — мрачно изрекла Урсула. — Сильный приступ был на судне. Он носился по всей кают-компании как молния, в поисках веревочной лестницы. Хорошо, ее не оказалось под рукой. Правда, надо отдать ему справедливость, он понимал, что перед ним леди, и оставался джентльменом.
— Он когда-нибудь называет вас «смешной старина»?
— Никогда. Совсем на него не похоже. А что?
— Кого-то он назвал так, когда бредил.
— Возможно, вас?
— Скорее всего нет. Он просто ударил меня.
— Во всяком случае, он имел в виду мужчину.
— Вы интересуетесь стрижкой овец?
Урсула смотрела на него с удивлением.
— Я? — сказала она. — Что вы имеете в виду?
— Помогаете ли вы в овчарне?
— Боже милостивый, нет, конечно. Это не женская работа, хотя, если война еще продлится, придется, пожалуй. Почему вы спрашиваете?