Убийца по прозвищу Англичанин
Шрифт:
Габриель так и поступил, не без труда проглотив таблетки. Ему разрешили несколько минут посидеть. Довольно скоро пульсация в голове и конечностях стала ослабевать. Он знал, что она еще не прекратилась – лишь ненадолго отпустила.
– Готов встать на ноги?
– Это зависит от того, куда вы меня поведете.
– Да ладно, мы тебе поможем.
Каждый осторожно взял его за руку выше локтя, и вместе они подняли его.
– Ты можешь стоять? Можешь идти?
Габриель выставил правую ногу вперед, но мускулы бедра так свело, что нога подогнулась. Охранники сумели подхватить его, прежде чем он снова упал на пол, и почему-то очень по этому поводу забавлялись.
– Шагай
– Куда мы идем?
– Это сюрприз. Но больно не будет. Мы обещаем.
Они вывели его за дверь. Перед ним расстилался коридор, длинный и белый, словно туннель с мраморным полом и сводчатым потолком. В воздухе пахло хлорином. Должно быть, они были недалеко от бассейна Гесслера.
Они двинулись вперед. Первые два-три ярда Габриелю требовалась вся их помощь, но постепенно, по мере того как медикаменты начали циркулировать по его телу и он стал привыкать к вертикальному положению, он стал продвигаться вперед, тяжело шаркая ногами, но без помощи, – так продвигается пациент, совершающий первую после операции прогулку по палате.
В конце коридора была двойная дверь, а за ней – круглая комната футов в двадцать поперек с потолком в виде купола. В центре комнаты стоял маленький пожилой мужчина в белом халате; лицо его скрывала пара очень больших солнцезащитных очков. Когда Габриель приблизился к нему, он протянул тощую, всю в красных венах руку. Габриель не притронулся к ней.
– Приветствую вас, мистер Аллон. Я так рад, что мы наконец можем познакомиться. Я Отто Гесслер. Пройдемте со мной, пожалуйста. Тут есть несколько вещей, которые, я думаю, вам понравятся.
За его спиной открылась другая двойная дверь – медленно и беззвучно, словно у нее были хорошо смазанные автоматические петли. Габриель двинулся вперед, и Гесслер дотронулся до него и положил свою костлявую руку на плечо Габриеля.
Тут Габриель понял, что Отто Гесслер слепой.
45
Нидвальден, Швейцария
Перед ними был похожий на пещеру величественный зал со сводчатым потолком, напоминавший Музей д'Орсей. Сквозь стекло наверху струился искусственный свет. Из зала в каждую сторону ответвлялись коридоры, которые вели в комнаты, увешанные бесчисленными картинами. Под ними не было дощечек с названиями, но натренированный глаз Габриеля сразу уловил, что каждая комната посвящена чему-то определенному: итальянцы пятнадцатого века; голландцы и фламандцы семнадцатого века; французы девятнадцатого века. Галерея за галереей составляли этот частный музей, набитый утраченными европейскими мастерами. Впечатление было ошеломляющим, хотя явно не для Гесслера, – Гесслер-то не мог ничего из этого видеть.
– Мне жаль, что вам пришлось столько вытерпеть от рук моих людей, но, боюсь, вам надо винить в этом только себя. Вы совершили большую глупость, приехав сюда.
У него был скрипучий голос, сухой и тонкий, как пергамент. Рука, лежавшая на плече Габриеля, была невесома, словно дыхание воздуха.
– Теперь я понимаю, почему вам так хотелось заткнуть рот Аугустусу Рольфе. Сколько их у вас?
– Честно говоря, даже я теперь уже не знаю.
Они прошли в другую комнату – испанцы пятнадцатого века. Охранник в синей куртке лениво вышагивал взад-вперед, словно хранитель музея.
– И вы ничего из этого не можете видеть?
– Нет, боюсь, не могу.
– Зачем же хранить их?
– Я считаю себя как бы импотентом только потому, что я не способен ложиться в постель с женой, но это вовсе не означает, что я готов отдать ее тело другим.
– Так вы женаты?
– Достойная
– Вы всегда были слепым?
– Вы задаете мне слишком много вопросов.
– Я приехал, чтобы предоставить вам возможность покончить с этим делом, но теперь я вижу, что вы никогда на это не пойдете. Вы Герман Геринг двадцать первого века. Ваша алчность не знает границ.
– Да, но в противоположность герру Герингу, которого я хорошо знал, я не повинен в воровстве.
– А как вы это назовете?
– Я коллекционер. Это особая коллекция, частная, но все-таки коллекция.
– Я не единственный, кто знает об этом. Об этом знает Анна Рольфе и моя служба. Вы можете меня убить, но со временем найдется кто-то, кто обнаружит, что вы схоронили здесь.
Гесслер рассмеялся сухим, без веселости, смехом.
– Мистер Аллон, никто никогда не узнает, что находится в этом зале. Мы, швейцарцы, очень серьезно относимся к нашим личным правам. Никто никогда не сможет открыть эти двери без моего согласия. Но для большей уверенности я предпринял один дополнительный шаг. Воспользовавшись малоизвестной лазейкой в швейцарском законе, я объявил всю эту собственность частным банком. Эти залы являются частью банка – сейфами, если угодно; таким образом, находящаяся в них собственность защищена швейцарскими законами об охране банковской тайны, и меня ни при каких обстоятельствах не заставят открыть их или объявить об их содержимом.
– И это вам нравится?
– Конечно, – сказал он без всяких оговорок. – Даже если меня заставили бы открыть эти комнаты, меня не смогут подвергнуть суду за злодеяния. Видите ли, каждый из этих предметов был приобретен законно, согласно швейцарскому праву и вполне морально по законам природы и божеским. Даже если кто-то смог бы доказать без тени сомнений, что какая-то работа в моей коллекции была украдена у его или ее предка немцами, им пришлось бы заплатить мне по рыночной цене. Стоимость возвращения картины была бы невероятной. Вы и ваши друзья в Тель-Авиве могут визжать сколько душе угодно, но меня никогда не заставят открыть стальные двери, которые ведут в эту комнату.
– Ну и мерзавец же вы, Гесслер.
– А-а, теперь вы решили прибегнуть к проклятиям и сквернословию. Вы вините швейцарцев в том, что так обстоит дело, но нас нельзя в этом винить. Войну начали немцы. У нас хватило ума остаться на обочине, и за это вы хотите нас наказать.
– Вы не сидели сложа руки на обочине. Вы сотрудничали с Адольфом Гитлером! Вы давали ему оружие, и вы давали ему деньги. Вы были его слугами. Все вы только слуги.
– Да, мы добились финансового вознаграждения за наш нейтралитет. Но почему вы поднимаете сейчас этот вопрос? После войны мы все урегулировали с союзниками и все было прощено, потому что Запад нуждался в наших деньгах для восстановления Европы. Потом началась «холодная война», и Запад стал снова нуждаться в нас. Теперь «холодная война» кончилась, и все с обеих сторон «железного занавеса» стучат в швейцарскую дверь со шляпой в руке. Все хотят извинений. Все хотят денег. Но настанет день, когда мы снова вам понадобимся. Всегда так было. Немецкие принцы и французские короли, арабские шейхи и американцы, увиливающие от налогов, наркодельцы и торговцы оружием. Бог мой, даже ваша разведка пользуется нашими услугами, когда они ей нужны. Вы сами еще недавно на протяжении многих лет были клиентом «Креди суисс». Так что, прошу вас, мистер Аллон, слезьте на минуту со своей высокоморальной лошадки и будьте разумны.