Убийца поневоле

Маринина Александра

Генерал Вакар встал в конец бесконечно длинной очереди на почте. Почему-то прием денежных переводов осуществлялся в том же окошке, что и выплата пенсий, и очередь продвигалась медленно из-за того, что подслеповатые, с дрожащими руками пенсионеры долго искали, где расписываться, по полчаса вписывали в карточку полученную сумму, а потом дотошно, по десять раз переспрашивая, выясняли у девушки за стойкой, почему им в этот раз заплатили не столько же, сколько в прошлом месяце.

Уже скоро год, как он каждый месяц встает в эту очередь и переводит деньги женщине, которую совсем не знает, которую видел всего несколько раз. Но он знает, что обязан это делать. Это его долг.

В последнее время он стал ненавидеть это

слово. Почти полвека оно было тем стержнем, на котором сформировалась личность Владимира Вакара и который не давал ей рассыпаться, развалиться, сломаться, как это произошло с его дочерью, с его Лизонькой. Вакар всегда знал, в чем состоит его долг солдата. И он всегда знал, в чем состоит его долг мужа и отца. Он должен защитить свою семью. Он должен содержать свою семью. Он должен обеспечить своей семье если не счастье, то по крайней мере покой. Как он будет это делать, трудно ли ему это делать, никого касаться не должно. Важен результат.

Когда в дом пришло горе, Вакар знал, что его долг – сделать все возможное и невозможное, чтобы вернуть жене и дочери душевное равновесие. Он – муж и отец, и кто же еще обязан это сделать, если не он?

Сначала он думал, что обойдется «малой кровью».

– Я не могу мстить детям, – сказал он Елене, и она ответила:

– Хорошо, я подожду, пока они вырастут.

Троим из них было по тринадцать, и только одному из них как раз в тот день исполнилось четырнадцать. Собственно, отмечая его день рождения, они и напились, и уселись играть в карты со старшим братом именинника, отпетым уголовником, работавшим в магазине рубщиком мяса. Там, в подсобке, они и играли. Проигрыш пацанов оказался огромным, но они не обращали на него внимания, думая, что это не всерьез. Но мясник по фамилии Орешкин, старший брат Юры Орешкина, заявил, что он с ними играл как со взрослыми, драгоценное время тратил, так что будьте любезны вернуть проигранное. Денег у ребят, естественно, не оказалось, и тогда долг был заменен «американкой» на первого же пацана в голубой куртке. Пьяные, полностью попавшие под кураж многократно судимого подонка мальчишки взяли ножи, встали у открытой двери на улицу и терпеливо ждали, когда мимо них пройдет мальчик в голубой курточке. Лил проливной дождь, народу на улице не было совсем, и ждать им пришлось долго. Но они дождались.

Следователь объяснила Вакару, что по закону ребенок считается достигшим четырнадцатилетия после двадцати четырех часов дня своего рождения. Поскольку убийство было совершено Юрой Орешкиным до полуночи, хотя и в день рождения, то и он считается тринадцатилетним и уголовной ответственности не подлежит. Остальным троим четырнадцать должно было исполниться в течение трех-четырех месяцев.

Таким образом, до их совершеннолетия нужно было ждать четыре года, и Владимир надеялся, что за это время жена и дочь придут в себя и оставят свою чудовищную идею. Четыре года прошли как в кошмаре. Дом, превращенный в мавзолей, вечно черная одежда, постоянные походы в церковь, свечи, иконки, лампадки, разговоры о витающей над ними неотмщенной невинной душе ребенка… Вакар чувствовал, что сходит с ума. Но ему и в голову не приходило оставить жену или начать ее ненавидеть. Елена – его жена, мать его детей, и он будет любить ее, что бы ни случилось, какие бы отвратительные поступки она ни совершала, просто потому, что она его жена, данная ему судьбой до самой смерти. И его долг мужа – защитить Елену, дать ей душевный покой.

Спустя четыре года, в 1989-м, Елена напомнила ему:

– Им в этом году исполняется восемнадцать. Я жду, когда ты сдержишь свое слово. И Андрюшенька ждет, не забывай об этом.

Вакар навел справки обо всех четверых. Юрий Орешкин только что вернулся из колонии, где отбывал срок за злостное хулиганство, и призыву в армию не подлежал. Все остальные должны были идти служить. Вакар с облегчением вздохнул –

ему дали отсрочку на два года. Но дома становилось все хуже.

Тогда он попросил направить его в Карабах. Два года, пока убийцы его сына были в армии, он участвовал в боевых действиях, он просился во все «горячие точки», только чтобы поменьше бывать дома, чтобы не видеть жену и не слышать ее бесконечных упреков и причитаний по поводу не находящей покоя Андрюшенькиной души.

В 1991 году Елена снова проявила жесткость:

– У тебя больше нет причин тянуть. Или ты сделаешь это сам, или я найду людей и заплачу им, чтобы они сделали это.

Вакар с ужасом подумал о том, что она действительно найдет людей, которым заплатит за четыре убийства, но если они попадутся, то Елена пойдет в тюрьму вместе с ними как организатор. Этого он не мог допустить.

Орешкина он увидел случайно. Тот стоял в километровой очереди за водкой, пьяный, неопрятный, отвратительный. Владимир встал в сторонке и стал наблюдать за ним. Орешкин торговал очередью. Занимал ее постепенно в десяти-пятнадцати разных местах, потом подходил в конец и предлагал свое место за три рубля. Стал накрапывать мелкий дождик, и Вакар спрятался в ближайший подъезд, где стоял, не спуская глаз с опухшей небритой физиономии. Это не человек, думал Владимир Сергеевич, это уже давно не человек, а плохо функционирующий организм. И эта гадость, это ничтожество отняло жизнь моего сына.

Орешкин продал очередь, сунул в карман очередную мятую «треху» и двинулся в сторону подъезда, где стоял Вакар. Не обращая внимания на стоящего рядом человека, расстегнул штаны и начал мочиться.

– Эй, мужик, здесь не общественный сортир, – миролюбиво и вполне спокойно заметил Вакар. В ответ раздалась такая грязная брань, какую Вакару не приходилось слышать ни в одной армейской казарме, а повидал он их немало в своей жизни. Хуже того, брань сопровождалась отчаянным зловонием, исходившим от Орешкина и его поганого рта. Владимир даже не успел сосредоточиться перед ударом, он просто нанес его коротко, сильно, профессионально. Автоматически. Десантная выучка, замешанная на отвращении и ненависти.

Орешкин умер сразу. Его тело смятым кульком валялось под ногами у Владимира, в подъезде пахло кошками и мочой, на улице шел дождь, и люди стояли в очереди за водкой. Все было как обычно. Ничего не изменилось. Генерал Вакар превратился в убийцу. Была осень 1992 года.

Он обшарил карманы Орешкина и нашел засаленный паспорт. Спрятав его, спокойно вышел из подъезда и отправился домой. Жил он на соседней улице.

Дома молча подал жене грязный паспорт Юрия Орешкина. Та просветлела.

– Свершилась воля твоя, Господи, – торжественно произнесла Елена. – Наконец-то праздник пришел в наш дом.

В этот день впервые за много лет в доме снова запахло пирогами, и Владимир снова почувствовал пусть слабый, но все же аромат той семьи, о которой он мечтал в детстве и которую пытался построить, став взрослым. А в эту ночь Елена впервые после гибели сына пустила Владимира в свою постель.

Он не ожидал, что переживет первое убийство так легко. Он думал, что будет страдать, маяться, может быть, ему захочется напиться… Но ничего такого не произошло. У Вакара было такое ощущение, как будто он раздавил грязного таракана, бегущего по чистому кухонному столу.

Вторым на очереди был Николай Закушняк, мелкий рэкетир, собирающий дань «за охрану» на начавших в изобилии плодиться муниципальных рынках и базарчиках. За ним Вакар ездил несколько месяцев, пока не подвернулся удобный случай. Закушняк поставил свою машину в ремонт и несколько дней вынужден был передвигаться пешком или на общественном транспорте. Владимир подстерег его, когда Закушняк поздно вечером направлялся от подружки домой.

– Коля! – окликнул его Вакар, притормаживая рядом. – Николай!