Убийца поневоле
Шрифт:
При мысли о Вакаре в горле снова встал ком и на глаза стали наворачиваться слезы. Настя судорожно сглотнула и сделала глубокий вдох, чтобы успокоиться.
– Зачем вы так, Анастасия Павловна, – укоризненно сказал дипломатичный Гришин, бросая в сторону Растяпина уничтожающий взгляд. – Юрий Викторович не имел в виду ничего оскорбительного. Он просто неловко построил фразу. Я хочу, чтобы вы поняли…
Дальше опять полились слова об обороноспособности нашей страны, стратегическом сырье, преступном разворовывании национальных богатств, политической международной арене, интересах России в мусульманском мире. Все слова были понятными и правильными, но они не давали ответа на вопрос: как справиться с горем,
– Можете быть свободны, Анастасия Павловна, – сухо сказал Гордеев. – Не отлучайтесь, я еще вас вызову.
Настя с облегчением покинула кабинет начальника. Сразу же за дверью, еще находясь в коридоре, она скинула туфли и дальше пошла босиком, чувствуя через тонкую ткань колготок холодный пол, влажный от воды и грязи, нанесенной с улицы многочисленными ботинками и сапогами.
6
Гордеев появился часа через два, как следует вымотав душу коллегам-контрразведчикам, увиливая от их расспросов, давая расплывчатые ответы и туманные обещания и попутно пытаясь вытянуть из них как можно больше информации. Проводив гостей, он не стал звонить Каменской, а зашел к ней.
– Как ты, Стасенька? – ласково спросил он.
– Плохо, Виктор Алексеевич. Со мной такое в первый раз.
– Ничего, девочка, держись. Не хочу сказать, что ты к этому привыкнешь, к этому как раз не надо привыкать, но со временем ты научишься с этим справляться. Что слышно о Ерохине?
– Ерохин в бегах, – вяло махнула она рукой. – Еще утром стало известно, что он исчез. Человек Денисова сказал следователю, что в Вакара и в него стрелял Игорь Ерохин, милиция тут же кинулась его искать, а его и след простыл. Но это ерунда, Виктор Алексеевич, никуда он не денется.
– Откуда такая уверенность?
– Во-первых, он не может надолго оставить Резникова.
– Почему?
– Ну откуда же я знаю, – раздраженно ответила она. – Не может, и все. Потому что, если бы мог, он бы не стал торопиться с убийством Вакара. Если Вакар опасен как потенциальный очевидец какого-то события, то можно ведь и не участвовать в этом событии, верно? Вакар ходит следом за Ерохиным, следовательно, где нет Ерохина, там нет и Вакара. Но Ерохин почему-то не может позволить себе «не быть» где-то и притом весьма скоро, поэтому он спешит убить Вакара, чтобы не привести его за собой.
– Допустим, – кивнул Колобок. – А во-вторых?
– А во-вторых, по пятам за Ерохиным ходит человек Денисова. И я очень надеюсь, что он его не упустит.
– Это хорошо, что надеешься, – вздохнул Гордеев. – Я не хотел тебе говорить, но, наверное, все-таки скажу. Это жестоко с моей стороны – говорить тебе об этом сейчас, тем более что ты и сама должна это понимать. Но я должен быть уверен, что ты это понимаешь.
Он помолчал, перебирая ручки и карандаши на ее столе.
– Ты говорила мне, что Денисов – твой должник, и поэтому ты имеешь моральное право попросить его об услуге. Эта услуга обернулась тем, что ты отняла у него сына. Теперь ты – его должница, и долг этот тебе уже не отдать. Никогда. И ничем. Ты должна отдавать себе отчет в том, что, пока Денисов жив, ты будешь с ним расплачиваться за свою неосмотрительность. – Я это понимаю, – глухо ответила Настя, а про себя добавила: «Как сказал бы покойный генерал Вакар, я готова нести ответственность за все, что сделала. Как ни чудовищно это звучит, но вы, Владимир Сергеевич, стали в чем-то для меня моральным ориентиром. Спасибо вам. И простите меня».
7
Траурный митинг проходил в актовом зале Академии Генштаба. Эдуард Петрович Денисов настоял на том, чтобы прийти сюда вместе с Настей.
– Я хочу увидеть человека, спасая которого, погиб мой сын, – твердо сказал он.
Они стояли рядом в толпе людей, пришедших проститься с генералом Владимиром Вакаром – бледная измученная Настя и высокий седой Денисов, ничем не выдававший своего состояния. Возле гроба они увидели жену и дочь Вакара, рядом с ними был Дмитрий Сотников. На Лизу было страшно смотреть, она, казалось, не понимала, что происходит, и все силилась понять, почему ее отец лежит здесь, а какие-то чужие люди говорят ему прощальные слова. На ее почерневшем лице была печать безумия и отчаяния. Ноги ее то и дело подгибались, и Дмитрию приходилось осторожно ее подхватывать, чтобы она не упала. Елена, напротив, стояла строгая и торжественная, с просветлевшим умиротворенным лицом, будто слушала хор ангелов, певший для нее одной.
– Мы, солдаты воздушно-десантной дивизии, которой командовал генерал-майор Вакар, всегда будем помнить, что обязаны жизнью только ему. Он взял на себя смелость не выполнить приказ, основанный на устаревшей информации, он рисковал всем, но он уберег нас, мальчишек, от верной смерти… Нас здесь шестьдесят пять человек, и мы пришли, чтобы сказать, что в каждом из нас Владимир Сергеевич проживет шестьдесят пять жизней, потому что, пока мы живы и пока мы его помним, он будет с нами.
Настя посмотрела на взволнованное лицо молодого человека, потом перевела взгляд на тех, кто стоял за его спиной. Шестьдесят пять молодых лиц, шестьдесят пять пар глаз, прощающихся со своим кумиром. Что произойдет с их душами, если они узнают, что обязаны жизнью убийце?
«Нет, ни за что. Я никому ни за что не скажу об этом. Пусть генерал Вакар умрет героем. Пусть эти шестьдесят пять человек проживут свои жизни долго и счастливо, пусть у них будет кумир, на которого они, может быть, будут равняться. Никто не узнает правду, но она никому и не нужна».
– Анастасия, – тронул ее за плечо Денисов, – почему его жена так странно улыбается?
– Она считает, что восторжествовала справедливость. Когда-то много лет назад у них убили маленького сына, и она все время побуждала мужа отомстить убийцам. Она говорила, что душа ребенка не найдет покоя, пока изверги ходят по этой земле, и постоянно упрекала Вакара за то, что он не хочет позаботиться об этом. Вот господь и покарал его.
– Безумие какое-то. Она что, психически нездорова?
– Да нет, просто религиозная фанатичка. Вот дочь действительно серьезно больна. Представляете, в каком кошмаре жил этот человек?
– Сколько лет это длилось?
– Девять.
– Ему не позавидуешь, – покачал головой Эдуард Петрович. – Боюсь святотатствовать, но, похоже, то, что случилось, для него – лучший выход. Избавление.
– Может быть, – грустно согласилась Настя. – Может быть.
– А преступник? Я имею в виду того, кто застрелил генерала и моего мальчика? Он известен?
– Известен. Мы его вот-вот поймаем. Кстати, Эдуард Петрович, ваши люди нам очень помогают в этом. Я, наверное, говорю глупость, но, возможно, вас это несколько утешит. Если мы его возьмем, то только благодаря вам и вашим людям.
– …Образец стойкости, твердости и принципиальности, Владимир Сергеевич был необыкновенно порядочен, он никому не делал зла, ни с кем не сводил счеты. Мы, молодые офицеры, всегда равнялись на него, брали с него пример…
«Никто. Никогда. Не узнает».