Убийца внутри меня
Шрифт:
Наконец Хендрикс выпрямился и повернулся ко мне. Я сказал, что ему следует заняться этой простудой.
— В таких случаях, — сказал я, — я беру отвар луковицы и выдавливаю в него большой лимон. Или средний и маленький…
— Лу! — резко оборвал он меня.
— Да? — вскинулся я.
— Я ценю вашу заботу — вашу заинтересованность, — однако давайте вернемся к теме. Так что вы хотели сказать мне?
— О, ничего особенного.
— Пожалуйста, Лу!
— Ну, я кое-что не понимаю, — проговорил я. И рассказал ему. О том, что не понимал Ротман. Я выразил это своими словами
— Господи, — произнес он. — Это же на поверхности, верно? Прямо на поверхности, если правильно взглянуть. Это один из тех очевидных и простых фактов, которые трудно заметить с первого взгляда. Как ни крути, он должен был убить ее, когда сам уже был мертв. А он этого сделать не мог!
— Или наоборот, — сказал я.
Хендрикс вытер лоб. Он был возбужден, но выглядел больным. Заманивать бедного простака Лу в ловушку с помощью спущенного колеса — это одно. То было в его духе. Теперь ему снова придется забрасывать петлю.
— Лу, вы понимаете, что это значит?
— Не обязательно, — сказал я и выдал ему ту же теорию насчет всяких случайностей, которую наболтал Ротману, только в других выражениях. — Так, наверное, все и было. Одна из тех удивительных и необъяснимых случайностей.
— Да, — сказал он. — Конечно. Вероятно, именно так. Вы… э-э… вы с кем-нибудь говорили на эту тему?
Я замотал головой.
— Просто эта мысль пришла мне в голову Естественно, если Конвей взбесится, когда вернется, я…
— Сомневаюсь, что это надо, Лу. Я действительно считаю, что это будет неразумно.
— Вы имеете в виду, что я должен сначала рассказать об этом Бобу? Да я так и собирался. Я не собираюсь прыгать через его голову.
— Нет, Лу, — возразил он, — я не это имел в виду. Боб в плохом состоянии. Конвей устроил ему страшную взбучку. Не уверен, что нам следует тревожить его чем-то еще. Причем тем, что, как вы отметили, не имеет перспективы и бесполезно для следствия.
— Ну, — сказал я, — если это не имеет значения, не понимаю, почему бы не…
— Давайте оставим это между нами, Лу. Хотя бы на некоторое время. Будем сидеть тихо и смотреть, как развиваются события. А что еще мы можем сделать? Какие факты у нас есть, чтобы продолжать расследование?
— Особо никаких, — ответил я. — Думаю, вообще никаких.
— Точно! Я бы не смог выразиться лучше.
— Вот что мы можем сделать, — сказал я, — установить личности всех мужчин, которые посещали ее, хотя это будет трудно. Вероятно, их не более тридцати или сорока, ведь она была не из дешевых. Боб и мы, наша компания, могли бы собрать их в одном месте, и вы бы…
Жаль, что вы не видели, как он вспотел. Нам, департаменту шерифа, ничего не будет за то, что в одну комнатушку сгонят тридцать или сорок состоятельных граждан, — дознание-то будет вести он. И он будет предъявлять обвинения. К тому времени, когда он закончит, с ним будет покончено. Его не изберут на должность старшего дворника даже в том случае,
Однако я сам не хотел заниматься этим и не хотел, чтобы занимался он. Дело закрыто, признано, что Элмер Конвей был пьян, и хорошо бы оставить все как есть. Поэтому, учитывая еще и то, что время близилось к ужину, я позволил ему убедить себя. Я сказал, что не очень разбираюсь в этих вещах и что я безмерно благодарен ему за то, что он все мне разъяснил. На этом мы закончили.
Почти.
Перед уходом я дал ему рецепт средства от кашля.
Я шел к машине, насвистывая и думая о том, каким прекрасным был день и как приятно было бы об этом поговорить.
Через десять минут я был на Деррик-Род и разворачивался обратно в сторону города.
Не знаю зачем. Ну не знаю, и все. Она была единственным человеком, с кем я мог бы поговорить и кто понял бы, о чем я говорю. Но я знал, что ее там нет. Я знал, что она больше не появится ни там, ни где-либо еще. Ее нет, и я знал это. Поэтому… не знаю зачем.
Я возвращался в город, к двухэтажному дому и хлеву с крысами. И тогда я сказал:
— Прости, детка. — Я сказал это вслух. — Ты никогда не узнаешь, как я сожалею. — Потом я сказал: — Ты же понимаешь, да? Еще несколько месяцев — и я не смог бы остановиться. Я потерял бы контроль и…
В лобовое стекло ударилась бабочка и улетела. Я опять засвистел.
День действительно был замечательным.
У меня закончились продукты, поэтому я остановился у магазина, купил кое-какой гастрономии, бакалеи и стейк на ужин. Я вернулся домой, устроил себе самый настоящий пир и съел все до последнего куска. Этот В-комплекс отлично делал свое дело.
И остальные препараты. Мне уже не терпелось увидеться с Эми. И затащить ее в кровать.
Я помыл и вытер посуду, влажной шваброй протер пол в кухне, растягивая эту работу на возможно большее время. Я выжал губку на швабре и повесил ее на заднем крыльце, вернулся в дом и посмотрел на часы. Стрелки, казалось, замерли на месте. Еще как минимум два часа до того, как она решится прийти.
Заняться мне было нечем, поэтому я налил себе огромную чашку кофе и устроился в отцовском кабинете. Я поставил ее на его стол, зажег сигару и пошел вдоль шкафов с книгами.
Отец всегда говорил, что ему очень трудно отделить факты от вымысла, не прочитав этот самый вымысел. Он всегда говорил, что в науке царит страшный хаос и из нее пытаются сделать религию. Он говорил это и еще то, что наука сама по себе может быть религией, что широкие взгляды могут сузиться. Поэтому на полках было много фантастики, а библейской литературы не меньше, чем у священника.
Кое-что из фантастики я читал. К остальному даже не прикасался. Я ходил в церковь и в воскресную школу, жил так, как и полагалось, однако на том все и закончилось. Потому что дети есть дети. Может, кому-то это кажется очевидным, но очень многие великие умы, как я заключаю, этого так и не поняли. Ребенок всегда слышит, как ты чертыхаешься, и потом тоже начинает чертыхаться. Он не поймет, если ты скажешь ему, что это плохо. Он верит в тебя, и, если ты делаешь что-то, значит, это хорошо.