Убийце — Гонкуровская премия

Убийца прильнул ухом к двери и насторожённо прислушался. Он никого не ждал, но все равно прислушивался.

Ветер разгуливал по городу, крича на тысячу голосов.

Тут были и тихие жалобы, и еле уловимые вздохи влюблённых, и робкие удары смычка, шуршали шёлковые и бархатные платья; потом вдруг

Казалось, что кто-то прячется за окном, кто-то бродит по крыше.

Но там никого не было, никого, кроме ноябрьского ветра.

Убийца пожал плечами и улыбнулся.

Внезапно ветер утих. И ночь сразу стала огромной и лёгкой, как пустой мешок. Но это только так казалось. Ветер замолк всего на несколько секунд. Он был здесь, все время здесь. Так вот бывает, когда приложишь ладонь к сердцу и вдруг не находишь его, — подумал Убийца. — Начинаешь лихорадочно шарить по груди, тебе становится жутко.

Думаешь, боже мой, сердце-то не бьётся, его нет. Странно. Тревожно. А потом оно находится. Ты слышишь его мягкие короткие удары. Крошечный невидимый насосик, купающийся в живительной тёплой крови… Убийца снова пожал плечами.

Сейчас не время философствовать.

Он взглянул на часы.

Пора!

Тишина взорвалась. Порывы ветра сотрясали двери, где-то очень далеко в ночи жалобно заскрипела сорванная с крючка ставня. Да, пора, — повторил про себя Убийца. — Я встаю, застёгиваю пальто, потом… Но он не встал. Его руки машинально перебирали лежавшие перед ним бумаги, поглаживали книги, трогали авторучку, чернильницу, оловянную пепельницу-пароходик…

От лампы с зелёным абажуром на руки падал мягкий свет.

Пальцы левой руки забарабанили по столу. Указательный палец правой руки отбивал такт. Потом он потянулся к выключателю лампы, но тут же замер.

Пора.

Убийца стал насвистывать. Какая-то старая песенка, всплывшая в его памяти из глубин прошлого. Только мелодия. Как же она называется? Почему именно она вспомнилась ему? Он и сам не понимал этого. Есть вопросы, на которые невозможно ответить.

Убийца выдвинул один из ящиков стола, приподнял перевязанную зеленой тесьмой пачку бумаг и вынул из-под неё толстую тетрадь в картонном переплёте. На обложке крупными и жирными буквами было тщательно выведено: Стихи.

Убийца быстро пролистал тетрадь и остановился на последнем стихотворении — всего несколько коротких строчек, написанных мелким чётким почерком.

Убийца прочитал вполголоса стихотворение и снова принялся насвистывать. Немного погодя он захлопнул тетрадь и бросил её в открытый ящик стола.

Указательный палец правой руки опять потянулся к выключателю. Лампа погасла. ….

Через улицу стремглав промчалась собака. Ветер хлестал дома, рвал электрические провода. В садах полуголые ветки сухо стучали

От такого ветра и в самом деле можно с ума сойти. Яростные порывы следовали один за другим, все сильнее становились вскрики, вопли, скрежет, стоны. Город больше не существовал, не было домов, не было улиц. Ничего, кроме потоков ветра, лавин разноголосого гула.

Скрипела какая-то ставня. Пожалуй, та же самая, которую Убийца слышал раньше. А может быть, и другая. Что стоит ставне соскочить с крючка, тем более при таком ветре, — непонятно, как ещё не рухнули стены домов!

А вообще-то, если бы не ветер, в городе было спокойно — на улице ни души.

Убийца пошёл по бульвару, обсаженному липами и акациями. Белыми акациями.

Бульвар кончился, и он свернул налево, в совершенно тёмную улочку. Дорогу он знал хорошо.

Он постучал в дверь. Дом стоял в глубине тупика. Убийца постучал ещё раз. Он прислушался, но не смог уловить ни малейшего шороха. Ветер уносил все звуки.

Вдруг дверь распахнулась, и в коридоре, слабо освещённом лампочкой, Убийца увидал старика Мюэ.

— Простите, что я вас побеспокоил в такой поздний час, — сказал Убийца.

Прошло несколько секунд.

По вашему, несколько секунд— чепуха? А вот посчитайте: раз, два, три, четыре, пять… Это много времени, гораздо больше, чем кажется.

За эти несколько секунд Убийца успел подумать о стольких вещах: о ветре, например, о тёмных улицах, о том, что сейчас все спят и соседи ничего не услышат, о капитане жандармерии…

— Что вам угодно? — спросил старик Мюэ.

Убийца ответил не сразу. Прошло две-три секунды. Он вынул из кармана револьвер.

Курок был взведён. Рука в перчатке крепко сжимала оружие.

— Поднимите руки и отступите назад! — приказал он.

У старика Мюэ от страха расширились глаза, и он машинально провёл ладонью по своей желтоватой седой бородке.

— Я вам не причиню никакого вреда, — добавил Убийца.

Он закрыл за собой наружную дверь. Старик Мюэ поднял руки.

Вход в лавку находился в конце коридора, слева. Старик медленно отступал. Его лицо выражало ужас. Наверное, он думал: Зачем только я открыл дверь? Кто же ночью отпирает двери?.. — Не останавливайтесь, — сказал Убийца.

Старик Мюэ, пятясь, дошёл до входа в лавку. В спешке он надел свой старый пиджак поверх ночной рубашки. Брюки на нем штопором. Шея обмотана зеленоватым шарфом.

В лавке было совершенно темно. Старик продолжал пятиться. Ещё шаг — и он погрузился бы в этот мрак, но он задел локтем стопку книг, они рассыпались по полу. Старик хотел было нагнуться, чтобы собрать их, но Убийца остановил его:

— Ни с места!

Мюэ медленно снова поднял руки. Покрытая пылью лампочка в коридоре освещала его лицо. Он ничего не понимал. У него дрожали губы, и он несколько раз делал попытку что-то произнести, но не мог выговорить ни слова.