Убийце — Гонкуровская премия
Шрифт:
— Обязательно, — пообещал Жозэ.
— Не хотите ли поговорить с нашим главным редактором, мэтр? — предложил д'Аржан.
— Нет, не стоит. Сейчас уже поздно. Я целиком полагаюсь на вас и надеюсь, что у нас ещё будет случай встретиться. Вам надо ведь работать, да? Не буду больше вас задерживать. До свидания, мосье.
Симони решительным жестом надел на свою лысую голову чёрную фетровую шляпу и вышел. Оба журналиста, стоя в дверях, смотрели вслед поэту: он, сгорбившись, удалялся по коридору. Полы его зеленой накидки развевались. Поравнявшись с отделом информации, Симони
Но не внешность журналистов вызвала интерес у Симони. Он сделал несколько шагов назад и, приподняв шляпу, сказал:
— Простите, чуть не забыл. Вы не могли бы мне достать вечерний выпуск вашей газеты? Вернее, утренний.
Он робко улыбнулся и смущённо потеребил свои седые усы.
— Конечно, — ответил д'Аржан. — Минутку…
Жозэ остался вдвоём с поэтом.
В огромном здании сейчас было относительно тихо. Стук телетайпов наконец прекратился. Ротационные машины перестали сотрясать стены. Из всех дверей доносились голоса — ночные редакторы расходились по домам.
Гастон Симони насторожённо огляделся и, подойдя вплотную к Жозэ, тихо сказал ему:
— Мосье Робен, я должен… я должен признаться, что…
Жозэ, почтительно склонив голову, слушал поэта.
— Я плохо себя чувствую, — продолжал поэт, тяжело дыша. — Этот телефонный звонок невероятно меня разволновал. У меня больное сердце, а день был такой беспокойный…
— Может, вы посидите в кресле? Или что-нибудь примете?
— Нет, нет. Просто я бы хотел поехать домой.
Человек в зеленой накидке явно трусил. Он нервно теребил полы своей накидки и все время оглядывался. Лицо его было мертвенно-бледно.
— Я живу довольно далеко… Набережная Анжу, на острове Сен-Луи.
— Хотите, мы попросим, чтобы вас проводили?
— Я буду очень признателен.
Вернулся д'Аржан с газетой.
На первой полосе, над шестью колонками, чернела жирная шапка: Такое не пришло бы в голову ни одному писателю.
Убийце — Гонкуровская премия!
Действительно ли неизвестный автор Молчания Гарпократа, которому десять академиков присудили Гонкуровскую премию, — убийца букиниста в Муассаке?
Полная тайна. (От наших специальных корреспондентов Жозэ Робена и Жака д'Аржана).
— Вот этого-то я и хотел избежать, — прошептал Симони, внимательно прочитав заголовок.
Жозэ развёл руками, словно говоря: мы ничего не можем поделать… Все кончено…
Симони медленно сложил газету и сунул её под накидку. Репортёр облегчённо вздохнул. Поэт не увидел фотографии, помещённой д'Аржаном внизу шестой колонки.
Жозэ обрадовался. Слава богу, хоть этого не заметил. Фотомонтаж сделан был довольно ловко и зло: Симони, задрапированный в свою знаменитую накидку, на фоне чёрного силуэта. Кто же автор Молчания Гарпократа? — гласила подпись.
— Этот вопрос задаёт себе вместе со всеми Гастон Симони, поэт, известный своим сборником стихов Цветы тени, один из самых уважаемых членов Гонкуровской академии''.
— Я позвоню в гараж, — предложил Жозэ. — А вы, д'Аржан, проводите мосье Симони, хорошо?
— Ещё раз заранее благодарю вас за все, что вы сможете сделать для нас! — и поэт пожал руку репортёру.
Симони с д'Аржаном направились к лифту. В слабо освещённом коридоре несколько секунд развевалась зелёная накидка, потом она исчезла за поворотом.
Наступил час, когда типография погружается в непродолжительный сон. Тюки газет готовились для отправки в экспедиции. Линотипы замолкли, слышалось только шлёпанье фальцовочных машин. С рассветом начиналась короткая жизнь листков, покрытых жирной типографской краской.
В наборных цехах несколько рабочих ходили вдоль столов, которые по старинке называются талерами, и, сгребая металлические строки, кидали их в маленькие скрипучие вагонетки, чтоб отвезти в переплавку. Завтра все эти мёртвые столбики оживут. Металл выплеснется на матрицы, и новые строки встанут в формы, зажужжат прессы, оттискивая полосы газеты, которые потом поступят на вращающийся барабан ротационной машины. Одним больше, одним меньше, — стандартная фраза, которую говорит каждый, уходя из цеха.
Все редакторы разошлись по домам. Ушёл из своей каморки около лифта и Жюль, ночной сторож.
В два часа десять минут в редакции оставалось всего четыре человека, они сидели в кабинете главного редактора.
При свете лампы с зелёным абажуром Бари лихорадочно листал железнодорожный справочник.
Неподалёку от него Рози Соваж сосредоточенно читала пробный оттиск газеты.
У двери, в глубоком кожаном кресле, приложив ко лбу ладонь, полулежал д'Аржан.
Казалось, он дремлет.
Вдоль стены, заставленной стеллажами с книгами и брошюрами, тихо ходил взад и вперёд Жозэ Робен.
Рози отложила газету и посмотрела на Бари. Лысая голова главного редактора поворачивалась то вправо, то влево, то опускалась, то поднималась. Бари водил указательным пальцем по иероглифам открытого перед ним справочника.
— Нет, бессмысленно пытаться согласовать поезда, — проговорил он глухим голосом — сказывалась усталость от этого бурного вечера — и отодвинул от себя расписание. — Если вы хотите быть в Муассаке как можно раньше, лучше всего — летите.
— Я же это и предлагала, — мягко заметила Рози.
Бари нахмурил брови. Поставив локти между бумагами, которыми был завален стол, он уткнулся в переплетённые пальцы. Теперь его лысый череп был ярко освещён, а на лицо падала тень, и оно напоминало причудливо вылепленную маску. Над тёмными глазами нависли густые брови, большой круглый нос выдавался вперёд, а рот и подбородок оставались в темноте. Он похож на деревянную скульптуру, — подумал д'Аржан.
Но вот Бари пошевелил головой, передёрнул плечами.