Убийственная тень
Шрифт:
– Это из-за девушки, да? Из-за этой Суон?
– Суон тут ни при чем. На ее месте могла быть любая.
– Она тебе не пара.
Алан улыбнулся. Когда они с Суон стали встречаться, Коэн Уэллс едва не лопнул от гордости. Ему льстило, что первая красавица в округе станет собственностью его сына. Все прекрасное, так или иначе, имеет свою цену. Но сын начал выходить из повиновения, и Суон Гиллеспи из разряда приобретений перешла в категорию помех.
– Я
Отец досадливо отмахнулся, и слова со свистом вырвались из стиснутых зубов:
– Она не за тебя выйдет замуж, а за твои деньги.
Алан согласно кивнул – в ответ на свои мысли, а не на отцовскую реплику.
– Я так и знал, что ты это скажешь. И знал, что ты обо мне думаешь. По-твоему, я без твоих денег ничего не стою. И мне положено иметь все самое лучшее не потому, что я этого заслуживаю, а потому, что ты это заслужил. – Он резко поднялся и, возможно, впервые в жизни посмотрел на отца сверху вниз. – Не настаивай, папа. В Европу я не поеду, в твою дурацкую аспирантуру поступать не стану. Я женюсь на Суон Гиллеспи.
– Это тебя твоя сучка подзуживает! Хочет настроить сына против отца! Как и твой приятель, недоносок-полукровка Джим Маккензи!
Алан никак не отреагировал на отцовскую вспышку. Просто повернулся и зашагал к двери.
Родительское проклятие настигло его уже у порога:
– Алан, сам ты ничего в жизни не добьешься.
Он с улыбкой оглянулся через плечо.
– Может быть. Но мне хочется проверить.
– Смотри, как бы потом не раскаяться. От меня больше ни цента не получишь.
Алан засунул руку в карман, выудил оттуда ключи от машины и швырнул через всю комнату человеку, обладавшему безграничной властью и вмиг лишившемуся власти над единственным сыном.
– Я ничего и не прошу. Твоя машина мне тоже не нужна. Я ездил на ней, только чтоб тебя не расстраивать. А пройтись пешочком мне даже полезно.
Он вышел на улицу с чувством вновь обретенной свободы и направился по Хамфри-стрит к центру города. Его резво несли вперед ноги, которых теперь у него больше нет.
Алан открыл глаза и вернулся в настоящее. Воспоминание о том дне доставило ему боль, хоть он и не сожалел о своем выборе. Потом случилось то, что случилось: он ушел из дома, поступил в военную академию и с тех пор никого не видел.
Джим, Суон, Эйприл Томпсон, Алан Уэллс… Жизнь спутала карты им всем, вынудив играть без прикупа. Прежде он все спрашивал себя, кто же выиграл, а кто остался в проигрыше. Ответа так и не нашел, но теперь его это уже не интересовало. Единственное, в чем он был уверен: с момента его последнего разговора с Суон, где бы он ни был, что бы
Он взял газету и поспешно перевернул страницу. Не хотелось, чтобы фотография Суон видела, как он плачет.
Глава 10
– Мне на это, извините за выражение, насрать.
Коэн Уэллс рывком вскочил с кресла.
Все, кто был в кабинете, разом вздрогнули. Они привыкли к неожиданным вспышкам его гнева, но нецензурный глагол означал, что хозяин кабинета воистину пошел вразнос.
– Чтобы я из-за бзика каких-то придурков свернул такой проект? Хрен вам!
Банкир снова уселся, и гнев мгновенно утих. Присутствующим он показался в этот момент великовозрастным капризным ребенком. Хотя в случае с Коэном Уэллсом такое сравнение абсолютно неуместно: его капризы едва ли могут вызвать у кого-то снисходительную улыбку, поскольку все знают, что он способен сделать с теми, кто ставит ему палки в колеса.
Розалинда Бим, авторитетный чиновник из Бюро по делам индейцев, нервно смахнула несуществующую пылинку с обшлага своего пиджака. Она сидела в кресле, в левом углу кабинета, ближе к двери, ведущей в конференц-зал.
– Коэн, это никакой не бзик, а они не придурки. Все очень и очень серьезно. Странно, что ты не желаешь этого понять.
Уэллс поглядел на нее так, словно она, высунувшись из ветвей, протягивала ему яблоко.
– Розалинда, хотелось бы знать, на чьей ты стороне.
– На твоей, но это не значит, что я готова броситься вниз головой в Ниагарский водопад. Существуют законы, которые надобно уважать, и обойти их никак нельзя. Мы имеем определенные привилегии, но, помимо преимуществ, они накладывают на нас и немало ограничений.
Мэр Колберт Гибсон, стоя у окна, хранил молчание, лишь время от времени бросал рассеянный взгляд на улицу, видимо надеясь отыскать там хоть малейшие признаки движения. Его гораздо больше заботил громовый голос Коэна, который мог насторожить секретарш, нежели тема совещания.
Как будто поймав его мысль, банкир сменил тон на более цивилизованный:
– По-моему, племени навахов грех жаловаться на Соединенные Штаты Америки. А эти четверо интеллигентов мне все уши прожужжали насчет того, какие индейцы несчастные и сколько они натерпелись от белого человека. В Вашингтоне, стоит упомянуть про коренное население, у всех волосы дыбом встают, и они уже ничего решить не способны. Хотя им не хуже нашего известно, что, если б не мы, индейцы до сих пор ездили бы в тобоганах, а пропитание добывали бы себе луком и стрелами.
Рэнди Колмен, дипломатичный председатель Торговой палаты, который также до сей поры воздерживался от высказываний и только озирался по сторонам, словно разговор к нему лично не относится, сам удивился, услышав свой голос:
– Не так все просто, Коэн.
Банкир откинулся на спинку кресла и с интересом глянул на собеседника.
– Ну что ж, поведай мне об этих сложностях.
Колмен встал и принялся расхаживать по кабинету, будто рассуждая сам с собой. Уэллса эта манера раздражала донельзя, но он смолчал, зная, что у Рэнди острый ум, а нюх еще острее. Он, как правило, говорил весьма разумные вещи, правда, не мог избавиться от странной привычки изрекать их на ходу.